Зміст
21 мая 2015 года Европейский суд по правам человека вынес решение “Мухитдинов проти России” (№ 20999/14), признав нарушение статьи 3 (материальный и процессуальный аспекты) и статьи 5 §§ 1 и 4 Конвенции, присудив компенсацию в размере 7500 евро в счет возмещения нематериального вреди, а также 10 000 евро в счет возмещения затрат и расходов.
Факты
Процедура экстрадиции в России
30 июня 2013 года заявитель был задержан в Тюмени, Россия.
2 июля 2013 года Калининский районный суд Тюмени вынес решение о взятии под стражу, действительное до 30 июля 2013 года. В этот день районный суд продлил период разрешенного содержания под стражей до 30 декабря 2013 года. 15 августа 2013 года Тюменской областной суд оставил в силе это продление.
11 декабря 2013 года Генеральная прокуратура России одобрила экстрадицию заявителя в связи с преступлением связанным с организацией и участием в деятельности Исламского движения Узбекистана, экстремистской организации (статья 244-2 ч. 1 Уголовного кодекса Узбекистана). Было отмечено, что «обвинения [заявителя] в экстремизме … не могут рассматриваться в качестве препятствия для экстрадиции, поскольку компетентные российские органы власти не приняли процессуальное решение по этому поводу», и далее, что узбекские власти предоставили «дипломатические гарантии того, что [заявитель] … не будет подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему достоинство обращению».
26 декабря 2013 районный суд одобрил дальнейшее продление срока содержания под стражей до 30 марта 2014 года. Заявитель обжаловал продление в областном суде, утверждая, что максимальный установленный законом срок содержания под стражей в случае преступления средней тяжести, за которое была утверждена его экстрадиция, составляет шесть месяцев. В своем решении от 13 февраля 2014 года, областной суд отменил постановление о продлении от 26 декабря 2013 года, установив, что районный суд не представил каких-либо конкретных причин для продления содержания заявителя под стражей, и направил дело о содержании под стражей в районный суд. Он постановил, что заявитель должен оставаться в заключении до 24 февраля 2014 года.
В то же время, 21 января 2014 года Тюменский областной суд оставил в силе решение об экстрадиции как законное и обоснованное. Суд отметил, что прокуратура Узбекистана предоставила соответствующие гарантии, что Министерство иностранных дел России не владеет информацией, способной предотвратить экстрадицию заявителя, что Федеральная служба безопасности России не владеет информацией о политическом преследовании заявителя в Узбекистане, и что утверждения адвоката о реальной опасности жестокого обращения или пыток в Узбекистане были «голословными».
21 февраля 2014 года районный суд вынес новое решение о продлении срока, в соответствии с которым содержание заявителя под стражей было продлено до 30 марта 2014 года. Заявитель обжаловал его на тех же основаниях, что и раньше. 11 марта 2014 года областной суд удовлетворил жалобу заявителя и его отпустили из-под стражи, посчитав, что в силу статьи 109 Уголовно-процессуального кодекса содержание под стражей не может продлеваться сверх первоначального шестимесячного периода.
19 марта 2014 года Верховный Суд отклонил в последней инстанции жалобу заявителя в связи с решением о его экстрадиции в Узбекистан. Он указал, что аргументы о реальной опасности пыток и политического преследования были «неубедительными».
Исчезновение заявителя
Ранним утром 22 июля 2014 года группа из семи сотрудников Федеральной миграционной службы увезла заявителя из его дома. Адвокат заявителя немедленно прибыл на место происшествия и пытался преследовать их, но был остановлен сотрудниками ГАИ.
Когда позднее в тот же день жена и сын заявителя приехали в местное отделение миграционной службы, им сообщили, что заявителя уже выпустили.
27 июля 2014 года представитель заявителя в Суде направил по факсу письмо в Федеральную службу безопасности, Пограничного управления ФСБ России и Генеральную прокуратуру с просьбой остановить незаконную передачу заявителя в Узбекистан. Она заявила, что владеет информацией о том, что заявитель содержался под стражей в отделении милиции в Тюмени и что он может быть отправлен следующим рейсом в Ташкент.
Кроме того, на запрос Суда о фактической информации (см. параграф 7 выше), 7 августа 2014 года Правительство ответило, что нынешнее местонахождение заявителя неизвестны, что он не был задержан или передавался за пределы территории Российской Федерации государственными служащими и что не было информации о пересечении им государственной границы.
20 августа 2014 года Тюменская областная прокуратура посоветовала представителю заявителя следующее:
«Что касается [вашего] утверждения о незаконном задержании г-на Мухитдинова, я сообщаю вам, что 22 июля 2014 года сотрудники Тюменского областного отделения Федеральной миграционной службы провели, в соответствии с утвержденным планом по борьбе с нелегальной миграцией, проверки в местах, где проживают иностранные граждане и лица без гражданства, в том числе, в помещениях мечети по ул. Жданова 9, в Тюмени. После проверки три человека, в том числе г-н Мухитдинов, были доставлены в отдел иммиграционного контроля. После идентификации он был освобожден.
Согласно предоставленной информации, г-н Мухитдинов (Саттаров) не был задержан полицией 22 июля 2014 года или в любую другую дату; Полиция не имеет никакой информации о его местонахождении.»
1 сентября 2014 года Тюменская областная прокуратура, дополнительно сообщила адвокату, что 25 августа 2014 года Следственный комитет Российской Федерации по Тюменской области возбудил уголовное дело по факту исчезновения заявителя.
Оценка Суда
Подвергает ли заявителя его возвращение в Узбекистан реальному риску жестокого обращения
Суд имел возможность рассмотреть ряд дел, в которых поднимался вопрос о риске жестокого обращения в случае экстрадиции или депортации в Узбекистан из России или другого государства-члена Совета Европы. Он пришел к выводу, ссылаясь на материалы из различных источников, что общая ситуация в области прав человека в Узбекистане настораживает, что надежные международные материалы продемонстрировали наличие серьезной проблемы жестокого обращения с задержанными, практику пыток в отношении лиц, содержащихся под стражей в милиции, которая описывается как «систематическая» и «неизбирательная», и что нет конкретных доказательств, демонстрирующих какие-либо существенные улучшения в этой области (см. Egamberdiyev; Akram Karimov; Kasymakhunov; Ermakov; Umirov, упомянутые выше; см. также Garayev v. Azerbaijan, № 53688/08, § 71, 10 June 2010; Muminov v. Russia, № 42502/06, §§ 93-96, 11 December 2008; и Ismoilov and Others v. Russia, № 2947/06, § 121, 24 April 2008).
Что касается личной ситуации заявителя, Суд отмечает, что он был объявлен в розыск узбекскими властями по обвинениям, связанным с его предполагаемой принадлежностью к мусульманскому экстремистскому движению. Эти обвинения являлись основанием для запроса об экстрадиции и ордера на арест, выданного в отношении заявителя. Таким образом, его ситуация ничем не отличается от других мусульман, которые, по причине практики своей религии вне официальных учреждений и принципов, обвиняются в религиозном экстремизме или членстве в запрещенных религиозных организациях и, на этом основании, как отмечалось в докладах и решениях Суда, приведенных выше, находятся в группе повышенного риска жестокого обращения (см., в частности, Ermakov, упомянутое выше, § 203).
Суд обязан заметить, что самого по себе существования национальных законов и международных договоров, гарантирующих уважение основных прав недостаточно, чтобы обеспечить адекватную защиту от риска жестокого обращения когда, как в настоящем деле, надежные источники сообщают о применении или (см. Hirsi Jamaa and Others v. Italy [GC], № 27765/09, § 128, ECHR 2012). Кроме того, местные власти, а также Правительство использовали в Суде краткие и неспецифические аргументы при попытке опровергнуть предполагаемый риск жестокого обращения по причине вышеупомянутых соображений.
В свете вышеизложенного, Суд считает, что были представлены веские основания полагать, что заявителю будет угрожать реальный риск обращения, запрещенного статьей 3 Конвенции в случае экстрадиции в Узбекистан.
Поэтому Суд приходит к выводу, что исполнение решения об экстрадиции, и возвращение заявителя в Узбекистан подвергнет его реальному риску обращения, противоречащего статье 3 Конвенции.
Провели ли власти эффективное расследование по факту исчезновения заявителя
Суд напоминает, что если власти государства-члена были информированы о подверженности лица реальной и непосредственной опасности применения пыток или жестокого обращения, по причине его насильственного перевода в другое государство, они обязаны, в соответствии с Конвенцией, провести эффективное расследование, способное привести к установлению и наказанию виновных (см. Kasymakhunov, упомянутое выше, § 144, и Savriddin Dzhurayev, упомянутое выше, § 190). Чтобы быть эффективным, расследование должно быть как быстрым, так и тщательным. Это означает, что власти всегда должны предпринимать серьезные попытки выяснить, что произошло, и не должны полагаться на поспешные или плохо обоснованные выводы для прекращения расследования или для использования их в качестве основы своих решений. Они должны принимать все разумные, доступные им меры для обеспечения доказательств, касающихся инцидента, в том числе, в частности, показания очевидцев и судебные доказательства (см., полномочия, упомянутые в Kasymakhunov, § 143).
Суд с удовлетворением отмечает, что уголовное расследование
вероятного похищения заявителя было открыто без промедления. Он напоминает в этой связи, что открытие уголовного производства является лучшей, если не единственной, процедурой в российской системе уголовного права, которая способна удовлетворить требования Конвенции эффективного расследования. (см. Savriddin Dzhurayev, упомянутое выше, § 193, и Lyapin v. Russia, № 46956/09, §§ 135-137, 24 июля 2014 года).
Тем не менее, из аргументов Правительства следует, что с начала расследования мало что было сделано, чтобы установить местонахождение заявителя и установить виновных в его исчезновении. Характер запросов, которые включали звонки в различные реестры пропавших без вести и взятие проб ДНК заявителя указывает, что расследование принимало только рабочую гипотезу о смерти заявителя или похищении его частными лицами. Отсутствует информация о том, что была рассмотрена правдоподобная версия его принудительного перевода в Узбекистан государственными служащими. Как следствие, не были выполнены элементарные и очевидные следственные действия. Следователи не допросили сотрудников Федеральной миграционной службы, которые задержали заявителя, а затем привели его в свои служебные помещения. Не было установлено, был ли заявитель увезен из своего дома, как утверждает его адвокат, или из мечети, как следует из ответа прокурора от 20 августа 2014 года, и какими были правовые основания для задержания заявителя. Следствие не определило и не допросило никого, кто мог бы стать свидетелем его освобождения или, возможно, видел его позже в тот день. Нет признаков того, что были получены и проверены списки пассажиров рейсов в Узбекистан или, что был проведен допрос наземного персонала аэропорта и сотрудников пограничной службы или показаны фотографии заявителя.
Принимая во внимание выявленные им выше недостатки следствия, Суд считает, что оно не было ни тщательным, ни достаточно всеобъемлющим, и поэтому не оправдало требований статьи 3 Конвенции.
Несет ли государство ответственность за исчезновение заявителя
Суд повторяет, что обязанность властей принимать превентивные оперативные меры для защиты человека от риска жестокого обращения это обязательство применения средства, а не достижения результата. Принимая во внимание трудности охраны порядка в современном обществе, непредсказуемость человеческого поведения и оперативный выбор, который необходимо сделать с точки зрения приоритетов и ресурсов, сферу применения позитивного обязательства следует интерпретировать таким образом, чтобы не накладывать на власти нереалистичное или несоразмерное бремя (см., mutatis mutandis, O’Keeffe v. Ireland [GC], № 35810/09, § 144, ECHR 2014 (извлечения)). Кроме того, даже когда Суд установил, что обязательство принимать превентивные меры не было должным образом исполнено, этот вывод сам по себе не является достаточным, чтобы считать, что власти были вовлечены в или несут ответственность за исчезновение заявителя (см. Mamazhonov , № 17239/13, § 203, 23 October 2014).
Суд отмечает, что с утра 22 июля 2014 года, когда он был задержан, заявитель не был замечен ни в России, ни в Узбекистане, ни где-либо еще. Его местоположение остается неизвестным и на сегодняшний день. Это отличает настоящее дело от тех дел, в которых за исчезновением заявителей в России следовало сообщение об их появлении в запрашивающем государстве, что привело Суд к выводу об очевидной причастности российских властей к трансграничной передаче (см., среди прочих, Iskandarov, §§ 113-115; Adbulkhakov, §§ 125-127; и Savriddin Dzhurayev, § 202, упомянутые выше). Напротив, в недавнем деле Mamazhonov, заявителя не видели после его освобождения из-под стражи. В этом случае Суд не нашел никаких признаков причастности российских властей к исчезновению заявителя, поскольку Правительство сумело представить доказательства того, что заявитель покинул следственный изолятор самостоятельно (см. Mamazhonov, упомянутое выше, §§ 205-206).
По аналогии с важностью защиты от жестокого обращения, Суд считает, что он должен подвергать утверждения об исчезновении самой тщательной проверке, принимая во внимание не только действия государственных служащих, но также все сопутствующие обстоятельства. Он напоминает, что лица, которые были взяты под стражу, находятся в уязвимом положении и власти обязаны защищать их (см. Salman v. Turkey [GC], № 21986/93, § 99, ECHR 2000 VII). Когда лицо исчезает из-под стражи, на государство возлагается ответственность за его судьбу.
То немногое, что известно Суду об обстоятельствах исчезновения заявителя, указывает на то, что ранним утром 22 июля 2014 года он был задержан сотрудниками Федеральной миграционной службы, увезен на их машине и доставлен в их служебные помещения (см. параграфы 23 и 27 выше). Ближайший родственник заявителя утверждал позже в тот же день, что заявитель был освобожден, и то же утверждал надзирающий прокурор в своем ответе представителю заявителя и Правительством в его замечаниях. Тем не менее, в отличие от дела Mamazhonov, нет никаких доказательств его освобождения из-под стражи. Даже если помещения Федеральной миграционной службы не были оборудованы системой видеонаблюдения, как следственный изолятор в деле Mamazhonov, должна была быть предусмотрена возможность идентифицировать лица, которые находились в помещениях в соответствующее время и получить их показания. Как Суд признал выше, не представляется, что подобные меры были приняты.
Суд повторяет, что единственно правильный путь для России выполнить свои обязательства в рамках Конвенции в данном деле заключается в том, чтобы обеспечить проведение исчерпывающего расследования инцидента и информировать Суд о его результатах. Явная неспособность Правительства выполнить свои обязательства в этом отношении (см. параграфы 66-68 выше) и приобщить к делу важную информацию и доказательства, вынуждают Суд сделать строгие выводы в пользу позиции представителя заявителя (Правило 44С § 1 Регламента Суда). В связи с этим, Суд придает большое значение способу, которым были выполнены официальные запросы, так как власти, по-видимому, не хотят раскрыть правду об обстоятельствах дела (см. Savriddin Dzhurayev, упомянутое выше, § 200, и El-Masri v. the former Yugoslav Republic of Macedonia [GC], № 39630/09, §§ 191-193, ECHR 2012).
Суд также считает, что исчезновение заявителя следует рассматривать не как единичное явление, а с учетом многих подобных инцидентов, произошедших в последние годы в России. В ведущем деле Savriddin Dzhurayev, Суд установил, что неоднократные похищения людей и их последующие переводы в страны назначения путем преднамеренного обхода надлежащей правовой процедуры – в частности, в нарушение предварительных мер, предписанных Судом – составило вопиющее пренебрежение к верховенству права и высказал предположение, что некоторые государственные органы разработали практику, нарушающую их обязательства в рамках российского законодательства и Конвенции (см. Savriddin Dzhurayev, упомянутое выше, § 257). Суд призвал российское правительство принять срочные и решительные меры в целях дальнейшего улучшения внутренних средств правовой защиты и предотвращения их незаконного обхода в делах об экстрадиции (там же, § 261).
Тем не менее, с 25 апреля 2013 года, когда было принято решение по делу Savriddin Dzhurayev и по 9 сентября 2013 года, когда оно вступило в силу, Суду сообщали о дальнейших случаях исчезновений. Таким образом, 3 декабря 2013 года г-на Азимова, в чьем деле Суд ранее установил, что принудительное возвращение в Таджикистан приведет к нарушению статьи 3 Конвенции (см. Azimov v. Russia, no. 67474/11, 18 April 2013), забрали из центра приема мигрантов пятеро лиц, которые представились сотрудниками милиции. 29 апреля 2014 года г-н Якубов, также бывший заявитель в Суде, чей запланированный перевод в Узбекистан, как было установлено, нарушал статьи 3 (см. Yakubov v. Russia, no. 7265/10, 8 November 2011), был перехвачен милицией по дороге на собеседование в российский офис УВКБ ООН и помещен в фургон без опознавательных знаков. Наконец, в ночь на 22 июля 2014 года г-н Исаков бесследно исчез; в его более ранней жалобе Суд также постановил, что его экстрадиция в Узбекистан будет нарушением статьи 3 (см. Abdulazhon Isakov v. Russia, no. 14049/08, 8 July 2010). В связи с исчезновением г-на Якубова, Комитет Министров с озабоченностью отметил, что данный инцидент ставит под сомнение надежность защитных механизмов, созданных российскими властями и что ничего не было известно о каком-либо прогрессе в расследовании предыдущих подобных инцидентов (см. параграф 36 выше).
Принимая во внимание тот факт, что заявителя в последний раз видели под стражей государственных органов, и сложившуюся систематическую модель исчезновений лиц, находящихся под защитой государства, Суд полагает, что российские власти несут бремя доказывания, чтобы показать, что исчезновение заявителя не было связано с пассивным или активным участием государственных служащих. Тем не менее, они не выполнили бремя и их утверждение об освобождении заявителя невозможно проверить вследствие серьезных недостатков внутреннего расследования и его ограниченной сферы деятельности. Суд, соответственно, считает, что государство-ответчик должно быть привлечено к ответственности за исчезновение заявителя.
Была нарушена статья 3 Конвенции.
