Зміст
Источник: https://www.frontlinedefenders.org/ru/case/case-history-rasul-jafarov
Европейский суд по правам человека 17 марта 2016 года вынес решение по делу “Расул Джафаров против Азербайджана” (Rasul Jafarov v. Azerbaijan, no. 69981/14, § …, 17 March 2016), признав нарушение статьи 5 §§ 1 и 4, статьи 18 в совокупности со статьей 5, статьи 34 Конвенции, присудив компенсацию в размере 25 000 евро в счет возмещения материального и нематериального вреда, а также 7 448 евро в счет возмещения затрат и расходов.
Факты
Предыстория
Заявитель является известным гражданским активистом и правозащитником. Он – председатель и один из основателей Клуба по правам человека, неправительственной организации (НПО), работающей в области защиты прав человека. Клуб по правам человека был создан в декабре 2010 года и предпринял несколько неудачных попыток пройти государственную регистрацию в Министерстве юстиции, чтобы получить статус юридического лица в соответствии с национальным законодательством. Отказ властей зарегистрировать Клуб по правам человека является предметом другого заявления, которое находится на рассмотрении Суда (см. заявление № 27309/14). Заявитель сотрудничал с другими азербайджанскими НПО в различных проектах. Он также является членом Совета директоров Республиканского альтернативного общественного движения (REAL).
Заявитель участвовал в подготовке различных докладов, касающихся вопросов прав человека в Азербайджане. Он также принимал участие в деятельности, связанной с принятием Парламентской Ассамблеей Совета Европы (ПАСЕ) доклада по политическим заключенным в Азербайджане, а также работал над сводным списком политических заключенных для представления в Совет Европы. Он выступал на мероприятиях Совета Европы и Организации Объединенных Наций (ООН) и представлял теневые доклады институтам ООН.
Заявитель также координировал кампанию «Песня за демократию» (позднее переименованную в «Искусство за демократию») во время и после проведения конкурса «Евровидение-2012» в Баку. Целью этой кампании было привлечение внимания к нарушениям прав человека в Азербайджане.
В ходе сессии ПАСЕ в июне 2014 года заявитель представил Совету Европы доклад о нарушениях прав человека в Азербайджане.
Уголовное дело в отношении заявителя и его заключение под стражу
В последние годы многие правозащитники, юристы, политики, журналисты и другие лица, критиковавшие правительство, были задержаны и/или обвинены в различных уголовных преступлениях. Эти задердания получили широкую огласку и были осуждены рядом международных организаций, НПО и видных деятелей.
22 апреля 2014 года Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело по статьям 308.1 (злоупотребление должностными полномочиями) и 313 (служебный подлог) Уголовного кодекса в связи с предполагаемыми нарушениями в финансово-хозяйственной деятельности ряда НПО.
В то время как заявитель находился в Киеве с 6 по 11 июля 2014 года, Сабаиловский районный суд вынес, 7 июля 2014 года, решение о заморозке его банковских счетов.
29 июля 2014 года, во время железнодорожной поездки из Баку в Тбилиси, заявитель был задержан при проверке на азербайджано-грузинской границе. Он был проинформирован о том, что он не может покинуть страну, потому что 25 июля 2014 года ему запрещены поездки.
31 июля 2014 года заявитель был вызван в Генеральную прокуратуру, где он был допрошен в качестве свидетеля в связи с вышеупомянутым уголовным делом (см. параграф 11 выше).
31 июля и 1 августа 2014 года в Клубе по правам человека были проведены обыски, а также был изъят ряд документов, в основном связанных с бухгалтерским учетом и финансами.
2 августа 2014 года заявитель был вновь вызван в Генеральную прокуратуру для допроса в качестве свидетеля. По прибытии в Генеральную прокуратуру заявитель был задержан, и ему были официально предъявлены обвинения по статьям 192.2.2 (незаконное предпринимательство), 213.1 (уклонение от уплаты налогов в крупных размерах) и 308.2 (злоупотребление должностными полномочиями) Уголовного кодекса. Обвинения были описаны одним предложением, которое занимало одну страницу. В частности, было отмечено, что с июня 2010 года заявитель, в качестве соучредителя и председателя Клуба по правам человека, «организации, не прошедшей государственную регистрацию», а также в качестве менеджера проекта в НПО «Международное сотрудничество волонтеров», получил ряд дотаций от Национального фонда поддержки демократии США (NED), ряда отделений Фонда содействия Института открытого общества (OSIAF), норвежской организации «Stiftelsen Fritt Ord» и других организаций-доноров, в рамках соответствующих договоров о предоставлении грантов. Он обвинялся в получении прибыли «путем выплаты денег себе и другим лицам, участвующим в проектах, под видом заработной платы и оплаты услуг» в размере 147900,85 азербайджанских новых манатов (AZN). Согласно обвинению, эти деньги были получены посредством «незаконной предпринимательской деятельности в связи с грантами, которые он, как должностное лицо, не зарегистрировал в соответствующих органах исполнительной власти, несмотря на то, что это входило в его должностные обязанности». Заявитель также обвинялся, в соответствии со статьями 218, 219 и 220 Налогового кодекса, в уклонении от уплаты налогов в размере 6162,24 манатов, и, тем самым, нанесении «значительного ущерба государственным интересам, охраняемым законом, приведшего к тяжелым последствиям».
В тот же день, 2 августа 2014 года, Насиминский районный суд, опираясь на официальные обвинения, выдвинутые против заявителя, и запрос прокуратуры о применении к заявителю меры пресечения в виде содержания под стражей, принял решение о содержании заявителя под стражей в течение трех месяцев. Суд обосновал свое решение следующим образом:
«Принимая во внимание тяжесть уголовных преступлений, в совершении которых обвиняется заявитель, а также возможность его вмешательства в нормальный ход следствия путем оказания незаконного влияния на лиц, участвующих в разбирательстве, или того, что он скроется от следствия, если останется на свободе, суд считает, что к заявителю должна быть применена мера пресечения в виде содержания под стражей».
4 августа 2014 года Генеральная прокуратура сделала публичное заявление, в котором отмечалось, что заявитель обвиняется по статьям 192.2.2, 213.1 и 308.2 Уголовного кодекса, в связи с подозрением в совершении им уголовных преступлений, предусмотренных вышеупомянутыми статьями.
4 августа 2014 года заявитель обжаловал решение о содержании под стражей. Он утверждал, что не было никакого «обоснованного подозрения», что он совершил преступление, и что его задержание было наказанием за деятельность, защищенную Конституцией. Он также утверждал, что суд не представил никаких соответствующих мотивов в отношении применимости оснований, которые могут служить оправданием для его содержания под стражей. В частности, в отношении риска того, что он может скрыться, заявитель утверждал, что фактические обстоятельства свидетельствовали об отсутствии такого риска. Он утверждал, что сотрудничал со следственными органами с самого начала, являясь для допросов, и представлял документы по мере необходимости, и что он вернулся в страну из поездки в Киев, зная, что он находился под следствием. Что касается риска препятствования расследованию, заявитель утверждал, что существование такого риска не было обосновано. Он утверждал, что, напротив, он представил властям оригиналы всех документов, которые могли иметь отношение к расследованию, и, следовательно, был не в состоянии фальсифицировать доказательства.
8 августа 2014 года Бакинский Апелляционный суд оставил в силе решение о содержании заявителя под стражей от 2 августа 2014 года без рассмотрения его аргументов.
19 августа 2014 года заявитель обратился в Насиминский районный суд с просьбой о замене предварительного заключения домашним арестом или освобождением под залог. Помимо всего прочего, заявитель обратил внимание на фактические обстоятельства, которые поддерживали его аргументы в пользу менее ограничительных мер, в том числе тот факт, что он вернулся в страну из Киева, зная, что находится под следствием, выполнял все распоряжения относительно представления документов и явки на допросы, а также что он, как правозащитник, является уважаемым общественным деятелем, тесно связанным с обществом.
20 августа 2014 года Насиминский районный суд отклонил его ходатайство, указав, что основания для его задержания, приведенные в решении от 2 августа 2014 года, «не прекратили свое существование».
22 августа 2014 года заявитель подал жалобу, в которой он подробно повторил свои аргументы. 28 августа 2014 года Бакинский апелляционный суд оставил в силе решение Насиминского районного суда от 20 августа 2014 года.
23 октября 2014 года Насиминский районный суд продлил срок предварительного заключения заявителя на три месяца (до 2 февраля 2015 года), постановив, что основания, оправдывающие его задержание, «не прекратили свое существование».
24 октября заявитель подал апелляцию, в которой он повторил свои предыдущие аргументы.
29 октября 2014 года Бакинский апелляционный суд отклонил апелляцию заявителя, оставив в силе решение о продлении содержания под стражей от 14 марта 2013 года и приведя те же основания, что и суд первой инстанции.
В неустановленный день в декабре 2014 года заявитель обратился в Насиминский районный суд с ходатайством о замене предварительного заключения домашним арестом. 10 декабря 2014 года Насиминский районный суд отклонил его ходатайство, указав, что основания для его задержания, приведенные в решениях от 2 августа и 23 октября 2014 года, «не прекратили свое существование».
12 декабря 2014 года заявитель обжаловал решение Насиминского районного суда от 10 декабря 2014 года, подробно повторив свои аргументы. 19 декабря 2014 года Бакинский Апелляционный суд отклонил эту апелляцию.
В материалах дела нет дальнейших решений о продлении содержания заявителя под стражей.
12 декабря 2014 года Генеральная прокуратура предъявила заявителю обвинения в соответствии со статьями 179.3.2 (хищение в крупных размерах) и 313 Уголовного кодекса, в дополнение к первоначальным обвинениям по статьям 192.2.2, 213.1 и 308.2 Уголовного кодекса. Описание обвинений против него было немного расширено, но, по сути, осталось идентичным обвинениям от 2 августа 2014 года (см. пункт 16 выше), к которым была добавлена информация, что заявитель сфальсифицировал ряд документов и мелких договоров об оказании услуг (предположительно в связи с различными грантовыми проектами), и не оплатил их в полном объеме, как это было предусмотрено в договорах. В новом описании обвинений также была изменена общая сумма предполагаемой незаконной прибыли, полученной заявителем (150170,62 AZN), и предполагаемой суммы неуплаченных налогов (6257,11 AZN).
Уголовный процесс против заявителя начался в январе 2015 года. 16 апреля 2015 года Бакинский суд по тяжким преступлениям признал заявителя виновным по всем пунктам обвинения и приговорил его к шести с половиной годам лишения свободы, а также лишил его права занимать официальные должности в государственных и местных органах власти и права заниматься предпринимательской деятельностью в течение трех лет. На сегодняшний день этот приговор не является окончательным, и апелляция заявителя все еще находится на рассмотрении.
Заявления грантодателей
К своей жалобе в Суд заявитель приложил заявления «Национального фонда демократии» (NED) от 22 октября 2014 года, Посольства Королевства Норвегии в Баку от 19 ноября 2014 года, Посольства Великобритании в Азербайджане от 12 декабря 2014 года, организации «Люди в беде» от 12 января 2015 года, Фонда «Открытое общество» (OSIAF) от 20 и 21 января 2015 года, «International Bridges of Justice» от 22 января 2015 и Фонда «Fritt Ord» от 5 февраля 2015 года.
Во всех этих заявлениях, адресованных «Всем, кого это может касаться» и содержащих подробную информацию о соответствующих грантах и дотациях, выданных заявителю или Клубу по правам человека, отмечалось, что заявитель регулярно представлял соответствующим грантодателям необходимую бухгалтерскую информацию о расходах, а также указывалось, что донорские организации и посольства полностью уверены, что эти средства были надлежащим образом использованы для соответствующих проектов и инициатив, на которые они были выданы.
В материалах дела нет никаких указаний на то, что вышеуказанные заявления были запрошены или приняты во внимание органами обвинения.
Заявления государственных должностных лиц и политиков из правящей партии в отношении дела заявителя и дел других арестованных правозащитников
До и после задержания заявителя, о нем публиковались многочисленные статьи в государственных средствах массовой информации и в средствах массовой информации, якобы близких к правительству. В этих статьях заявителя называли шпионом иностранного государства и «предателем». Кроме того, ряд политиков из правящей политической партии сделали аналогичные заявления по поводу недавно задержанных активистов НПО и правозащитников в Азербайджане, не называя конкретно заявителя. Ниже приведены некоторые примеры таких заявлений.
В январе 2012 года «Yeni Azerbaijan», официальная газета правящей партии, опубликовала статью под названием «Новая цель предателей нации: Евровидение-2012», которая содержала нападки на кампанию «Песня за демократию», координируемую заявителем, и характеризовала эту кампанию как деятельность против интересов государства. В статье говорилось:
«Шантажистская и клеветническая кампания Альянса по защите политических свобод, Института мира и демократии, Института свободы и безопасности репортеров и Клуба по правам человека ведется с нечестными намерениями, о чем свидетельствуют названия этих организаций. Эти организации занимаются воплощением в жизнь коварных планов врагов Азербайджана, и действуют в качестве наемников. Пульт дистанционного управления теми, кто готов сделать что угодно за деньги, кто легко предаст свою страну и государство, проводя отвратительную клеветническую кампанию в обмен на иностранные дотации (явно предоставляемые за действия, отвечающие определенным интересам), находится в руках тех, кто дает деньги».
Во время ареста заявителя и впоследствии, эта же газета и новостные Интернет-порталы, связанные с властями, опубликовали ряд уничижительных статей, называющих заявителя «американским агентом», под такими заголовками, как «Американский агент Расул Джафаров задержан на три месяца», «Права Расула Джафарова, вражеского агента, ограничены» и «Обыск в квартире американского агента Расула Джафарова».
14 августа 2014 года A.Х., председатель Комитета Национального собрания по вопросам правовой политики и государственного строительства, дал интервью информационному агентству АПА, в котором он прокомментировал реакцию на аресты г-жи Лейлы Юнусовой, г-на Интигама Алиева и других правозащитников и заявил:
«…Эти международные организации принесли им «широкую известность». Организации, которые предоставляли им гранты непрозрачными способами, направляя их на различные виды деятельности, в том числе против Азербайджана. Наконец-то эти люди, часть из которых – предатели, а часть – слабоумные, ответят перед законом».
15 августа 2014 года А.Х., руководитель Департамента по социальным и политическим вопросам при Администрации Президента, заявил в интервью агентству «Trend»:
«Самое печальное, что такие неправительственные организации и отдельные лица, а также некоторые журналисты, опираясь на финансирующие их иностранные круги, поставили себя выше национального законодательства, посчитав себя вправе уклоняться от регистрации своих грантовых проектов, представления финансовой отчетности, уплаты налогов и выполнения других правовых требований государства».
В интервью, опубликованном 2 сентября 2014 года, Ю.М., член парламента от правящей партии, который также являлся директором Института истории Академии наук, заявил в отношении недавно арестованных активистов НПО и правозащитников следующее:
«Людям, которые предают свою родину, нет прощения. … Такие люди заслуживают смертной казни. Смертная казнь – самое достойное для них наказание. Почему предатели должны быть прощены? … Поэтому деятельность ряда неправительственных организаций должна быть очень серьезно расследована, и, в случае обнаружения какой-либо незаконной деятельности, такие организации должны быть немедленно запрещены, а их лидеры наказаны».
3 декабря 2014 года государственные информационные агентства опубликовали шестидесятистраничный манифест, написанный Р.М., главой Администрации Президента, под названием «Мировой порядок двойных стандартов и современный Азербайджан». В своей статье он назвал правозащитные НПО, действующие в стране, «пятой колонной империализма». Он предположил, что различные, в основном финансируемые США донорские организации, такие как NED, а также другие иностранные организации, поддерживают политические оппозиционные движения против национальных правительств в различных странах. В случае местных правозащитных НПО, целью таких схем финансирования является создание «пятой колонны» внутри страны. Деньги американских налогоплательщиков тратятся на подготовку к смене политической власти или на то, чтобы принудить существующие правительства к соблюдению политических требований США.
По мнению заявителя, в своих различных речах в 2014 году Президент государства заявлял, что иностранная критика ситуации с правами человека в Азербайджане не имеет ничего общего с правами человека, но является политически мотивированной, и что в стране действуют «предатели нации, которые продают свою совесть иностранным анти-азербайджанским кругам».
Контакты заявителя с его представителем в Суде, г-ном Багировым
Представитель заявителя, г-н Багиров, был адвокатом и членом Ассоциации юристов Азербайджана (далее – «АЮА»). Он работал в адвокатской конторе № 6 в Баку.
В ноябре 2014 года АЮА возбудила дисциплинарное разбирательство в отношении г-на Багирова на основании письма судьи Шекинского апелляционного суда от 25 сентября 2014 года. В своем письме судья сообщил AЮA, что г-н Багиров нарушил этические правила поведения адвокатов на судебных слушаниях, которые проводились в сентябре 2014 года в Шекинском Апелляционном суде в рамках уголовного разбирательства против И.М.
10 декабря 2014 года Коллегия AЮA провела совещание, на котором была рассмотрена жалоба г-на Багирова. По итогам заседания, Коллегия АЮА постановила, что г-н Багиров нарушил этические правила поведения адвокатов, поскольку в судебном заседании он сделал следующее замечание о судебной системе: «Каково государство, таков и суд… Если бы в Азербайджане существовало правосудие, судья Р.Х. не выносил бы несправедливых и частичных решений, и вообще, такой человек, как он, не был бы судьей» («Belə dövlətin belə də məhkəməsi olacaq … Azərbaycanda ədalət olsaydı, hakim [R.H.] ədalətsiz və qərəzli hökm çıxarmaz, nə də onun kimisi hakim işləməzdi»). В тот же день Коллегия АЮА решила передать дело г-на Багирова в суд, с целью исключения его из Ассоциации. Коллегия также приняла решение о временном лишении его права заниматься адвокатской практикой (vəkillik fəaliyyəti) до решения суда.
Как явствует из документов, представленных Суду, после приостановки работы г-на Багирова в качестве адвоката, национальные власти запретили ему встречаться с заявителем в тюрьме.
29 марта 2015 года г-н Багиров направил руководителю Пенитенциарной службы Министерства юстиции письмо с просьбой о встрече с шестью своими клиентами, которые содержались под стражей, в том числе с заявителем. В своем письме он указал, что он представляет этих лиц в Суде, и просил о встрече с ними в связи с рассмотрением их дел. Соответствующая часть письма гласила:
«Я пишу, чтобы сообщить вам, что я представляю следующих лиц, которые содержатся в исправительных учреждениях и следственных изоляторах, в Европейском суде по правам человека.
Я прошу разрешить мне встречу с этими лицами в связи с рассмотрением их дел, основанных на их заявлениях в Европейский Суд (номера заявлений указаны ниже):
…
6. Джафаров Расул Агахасан оглу (Бакинский изолятор, жалоба №. 69981/14)
Приложение: Копии писем Европейского Суда и правительства Азербайджана в отношении этих лиц».
Копия этого письма также была направлена начальнику отдела по тяжким преступлениям Генеральной прокуратуры.
В письме от 14 апреля 2015 года заместитель главы Пенитенциарной службы отказался разрешить г-ну Багирову встретиться с заявителем в тюрьме. Соответствующая часть письма гласила:
«Ваш запрос о встрече с лицами, содержащимися в исправительных учреждениях и следственных изоляторах, с тем чтобы предоставить им услуги адвоката, был рассмотрен.
Поскольку ваша работа в адвокатской конторе № 6 была приостановлена по решению Ассоциации юристов Республики Азербайджан № 29 от 10 декабря 2014 года, и вы были лишены права заниматься адвокатской деятельностью, и поскольку, начиная с этой даты, вы больше не можете выступать в качестве адвоката в судебных и следственных процедурах, представляется невозможным предоставить вам доступ в исправительные учреждения в качестве адвоката».
Оценка Суда
Заявленное нарушение статьи 5 §§ 1 и 3 Конвенции
Статья 5 § 1 Конвенции содержит исчерпывающий перечень допустимых оснований для лишения свободы, которых необходимо строго придерживаться. Лицо может быть лишено свободы на основании статьи 5 § 1 (c) только в контексте уголовного дела, с тем, чтобы оно предстало перед компетентным судебным органом по «обоснованному подозрению» в «совершении преступления» (см. Jecius v. Lithuania, no. 34578/97, § 50, ECHR 2000-IX).
Для того чтобы арест по обоснованному подозрению был оправданным в соответствии со статьей 5 § 1 (c), полиция не обязана получить достаточные доказательства для предъявления обвинения, ни в момент ареста, ни во время содержания заявителя под стражей (см. Brogan and Others v. the United Kingdom, 29 November 1988, § 53, Series A no. 145-B); также задержанному лицу не обязательно в конечном итоге должно быть предъявлено обвинение, и это лицо не обязательно должно предстать перед судом. Целью задержания для допроса является дальнейшее расследование уголовного дела путем подтверждения или опровержения подозрений, которые явились основанием для задержания. Таким образом, факты, на которых основывается подозрение, не должны быть такого же уровня, как факты, необходимые для осуждения или даже для предъявления обвинения, что является следующим этапом процесса расследования уголовного дела (см. Murray v. the United Kingdom, 28 October 1994, § 55, Series A no. 300-A).
Тем не менее, требование о том, что подозрение должно иметь разумное обоснование, является важной частью гарантий от произвольного ареста и задержания. Добросовестности подозрений недостаточно. Словосочетание «обоснованное подозрение» означает существование фактов или информации, которые могли бы убедить объективного наблюдателя в том, что соответствующее лицо могло совершить преступление. Какие подозрения можно считать «обоснованными», зависит от всех обстоятельств дела (см. Fox, Campbell and Hartley v. the United Kingdom, 30 August 1990, § 32, Series A no. 182). Продолжительность лишения свободы также может быть важным фактором для требуемого уровня подозрений (см. Murray, § 56).
При оценке «обоснованности» подозрений, Суд должен быть в состоянии выяснить, были ли обеспечены гарантии, предусмотренные статьей 5 § 1 (с). Следовательно, государство-ответчик должно представить, по крайней мере, некоторые факты или информацию, способные убедить Суд, что арестованное лицо обоснованно подозревается в совершении предполагаемого преступления (см. Fox, Campbell and Hartley, § 34 in fine).
Помимо фактического аспекта, который рассматривается чаще всего, наличие такого подозрения дополнительно требует, чтобы факты, на которых основывается подозрение, обоснованно считались преступным поведением в соответствии с национальным законодательством. Таким образом, очевидно, что «обоснованное подозрение» не может существовать, если деяния, в которых подозревается задержанное лицо, не являлись преступлением на момент их совершения (см. Wloch v. Poland, no. 27785/95, §§ 108-09, ECHR 2000-XI).
Суд отмечает, что заявитель в настоящем деле жаловался на отсутствие «обоснованных» подозрений против него на протяжении всего периода его предварительного заключения, в том числе в начальный период после его ареста и в последующие периоды, когда его предварительное заключение под стражу было санкционировано судом и продлено на основании судебных решений. В этой связи Европейский Суд напоминает, что наличие обоснованного подозрения, что задержанный совершил преступление, является необходимым условием для законности его дальнейшего содержания под стражей (см., в частности, Stogmuller v. Austria, 10 November 1969, p. 40, § 4, Series A no. 9, и McKay v. the United Kingdom [GC], no. 543/03, § 44, ECHR 2006-X). Соответственно, хотя в момент ареста и во время первоначального задержания должны существовать обоснованные подозрения, в случае длительного содержания под стражей должно быть также показано, что эти подозрения сохранялись и оставались «обоснованными» на протяжении периода задержания (см. Ilgar Mammadov v. Azerbaijan, no. 15172/13, § 90, 22 May 2014).
Для того, чтобы удостовериться, что существовала объективная информация, подтверждающая «обоснованность» подозрения в отношении заявителя, Суд должен принять во внимание все соответствующие обстоятельства. В этой связи, Суд, в первую очередь, считает необходимым учитывать общий фактический контекст конкретного рассматриваемого дела. Оценив заявления третьих лиц (см. параграфы 99-113 выше) и мнение Венецианской комиссии (см. параграфы 81-82 выше), Суд склонен согласиться с тем, что в последние годы законодательство, касающееся функционирования неправительственных некоммерческих организаций, в том числе регулирования вопросов, связанных с их государственной регистрацией, финансированием и отчетностью, стало более жестким и ограничительным. Недавние поправки, внесенные в ряд законодательных актов, ввели дополнительные процедуры регистрации и отчетности, а также более суровые наказания. Проблемы с государственной регистрацией НПО в Азербайджане существуют уже давно (в этой связи см. также дела Ramazanova and Others v. Azerbaijan, no. 44363/02, 1 February 2007; Nasibova v. Azerbaijan, no. 4307/04, 18 October 2007; Ismayilov v. Azerbaijan, no. 4439/04, 17 January 2008; and Aliyev and Others v. Azerbaijan, no. 28736/05, 18 December 2008, в которых Суд установил нарушение статьи 11 Конвенции). Даже после реформирования процедуры регистрации, установленной Законом о государственной регистрации, Суд продолжает получать новые заявления относительно произвольного затягивания государственной регистрации НПО. Одно из этих заявлений было подано Клубом по правам человека, НПО, основанной заявителем, и было доведено до сведения Правительства-ответчика (см. заявление № 27309/14). Кроме того, у вышеупомянутых источниках было высказано мнение, что новые, крайне обременительные правила, в сочетании с сообщениями о придирчивом и произвольном применении этих правил властями, еще больше затрудняют работу НПО. Суд принимает во внимание мнение третьих сторон, что вышеуказанные обстоятельства вынудили ряд НПО работать на грани закона, с тем, чтобы обеспечить финансирование своей деятельности. Хотя в функции Суда не входит правовая оценка общей ситуации, описанной выше, в контексте настоящей жалобы, он, тем не менее, считает, что эта информация крайне актуальна в настоящем деле и требует особо тщательного изучения фактов, на которых были основаны обвинения, выдвинутые против заявителя.
Обращаясь к обстоятельствам настоящего дела, Суд отмечает, что описанию трех первоначальных обвинений, выдвинутых против заявителя 2 августа 2014, недоставало согласованности, последовательности и ясности, каких можно бы было ожидать от документа такого рода. В частности, описание состояло всего лишь из одного предложения и занимало около одной страницы печатного текста. Из этого описания можно понять, что заявитель обвинялся в руководстве НПО, не прошедшим государственную регистрацию, и получении ряда дотаций в период между 2010 и 2014 годами, которые он не зарегистрировал в Министерстве юстиции в соответствии с требованиями закона. Финансовые и другие мероприятия, проводимые на грантовые средства, были признаны «незаконной предпринимательской деятельностью», поскольку дотации не были зарегистрированы. Кроме того, все грантовые средства, полученные в течение этого периода (147900,85 манатов, которые впоследствии превратились в 150170,62 манатов), были признаны «прибылью», полученной заявителем в результате этой незаконной предпринимательской деятельности, на которую он якобы не уплатил налог по упрощенной четырехпроцентной ставке в соответствии со статьями 218, 219 и 220 Налогового кодекса (в размере 6162,24 манатов, которые впоследствии превратились в 6257,11 манатов), в результате чего он был обвинен в уклонении от уплаты налогов. Приведенная выше фактическая информация также стала основой для обвинения заявителя в злоупотреблении должностными полномочиями.
Из вышесказанного можно сделать вывод, что все обвинения против заявителя по существу вытекают из того факта, что он руководил НПО, не прошедшей государственную регистрацию, и не зарегистрировал полученные гранты. Никакой другой информации или доказательств, подтверждающих подозрения, не было представлено ни во время предъявления ему обвинений, ни в течение всего периода его предварительного заключения. По причинам, изложенным ниже, Суд считает, что факты, на которые ссылались органы обвинения, не могут считаться достаточными для того, чтобы убедить объективного наблюдателя в том, что заявитель мог совершить преступления, в которых он обвинялся.
Суд отмечает, что, в отличие от коммерческих организаций, отечественное законодательство не запрещает работу некоммерческих организаций (НПО) без государственной регистрации (см. параграф 62 выше). Это ранее было подтверждено Правительством в его представлениях в Суд по другим делам (см. Ramazanova and Others, упомянутое выше, § 48; Nasibova, упомянутое выше, § 24; Ismayilov, упомянутое выше, § 44, и Aliyev and Others, упомянутое выше, § 28). Однако на практике НПО не могут работать в полном объеме, так как они не имеют права, в частности, открывать банковские счета или получать финансирование в качестве юридических лиц. Именно из-за этих трудностей заявитель был вынужден вести вменяемую ему деятельность как физическое лицо.
Что касается того факта, что заявитель не зарегистрировал гранты, которые он получал как физическое лицо, Суд отмечает аргумент заявителя, что причиной того, что гранты не были зарегистрированы, было то, что до февраля 2014 года процедуры регистрации грантов, получаемых физическими лицами, не существовало. Правительство не пыталось опровергнуть это утверждение или представить какую-либо информацию об обратном.
Тем не менее, даже если предположить, что такая процедура существовала, и заявитель ее не выполнил, Суд по-прежнему не убежден, что такое нарушение могло бы породить обоснованное подозрение, что он совершил уголовное преступление. Ни государственные органы, ни Правительство не привели никаких положений Уголовного кодекса, предусматривающих уголовную ответственность за отказ зарегистрировать гранты. Вместо этого, органы обвинения, по непонятным причинам, утверждали, что предполагаемый отказ заявителя зарегистрировать гранты превратил использование этих грантов в незаконную коммерческую («предпринимательскую») деятельность. Тем не менее, как сказано ниже, власти не продемонстрировали никаких законных или фактических оснований для этих утверждений.
Суд отмечает, что национальное законодательство содержит четкие определения коммерческой и некоммерческой деятельности, разница между которыми заключается в том, является ли целью деятельности получение прибыли. Некоммерческая деятельность не облагается налогом на прибыль или налогом на добавленную стоимость.
Заявитель получил ряд грантов в качестве физического лица, что было разрешено законом. Деньги были получены на основании грантовых соглашений с указанием конкретных некоммерческих целей, на которые эти средства должны были быть потрачены, в соответствии с требованиями Закона о грантах). По завершении различных проектов, соответствующие доноры подтвердили, что средства были потрачены, как установлено в соответствующих соглашениях. Эти обстоятельства, несомненно, свидетельствуют о том, что заявитель занимался некоммерческой деятельностью, которая не была запрещена законом и не была направлена на получение прибыли.
Никто никогда не утверждал, что фактические цели, на которые выделялись гранты, были незаконными, или что какое-либо из фактических мероприятий, проведенных заявителем с использованием грантовых средств, было незаконным. Суд не может принять довод Правительства о том, что простой отказ зарегистрировать грант означает, что деньги были «получены незаконным путем». Принимая во внимание соответствующее законодательство, Суд отмечает, что требование о регистрации грантов в Министерстве юстиции является всего лишь требованием об отчетности, а не обязательным условием для правовой характеристики полученной финансовой помощи в качестве «гранта». Невыполнение этого требования об отчетности являлось административным правонарушением, конкретно запрещенным статьей 223-1.1 КоАП, и влекло за собой наложение штрафа (только после февраля 2014 года в случае получателей-физических лиц). Несоблюдение этого требования об отчетности никак не влияло на характер грантового соглашения, определяемый и регулируемый статьями 1.1 и 4.1 Закона о грантах, или на классификацию деятельности, на которую использовался грант, в качестве некоммерческой.
Тем не менее, из имеющихся в материалах дела документов следует, что, кроме ссылок на предполагаемое невыполнение заявителем требования об отчетности путем регистрации грантов, что само по себе не являлось преступлением согласно национальному законодательству, органы обвинения не продемонстрировали существование какой-либо информации или доказательств, свидетельствующих о том, что заявитель мог использовать эти средства для получения прибыли или в целях, отличных от указанных в грантовых соглашениях, либо о том, что цели, указанные в грантовых соглашениях, были коммерческими и незаконными. Кроме того, Правительство не смогло продемонстрировать, что существовали какие-либо показания свидетелей, документы или другие доказательства или информация, которые могли бы служить основанием для подозрений, что заявитель занимался преступной деятельностью. Кроме того, не было доказано, что органы обвинения когда-либо представили любые такие доказательства национальным судам, которые принимали решения о продлении содержания заявителя под стражей (сравните с Ilgar Mammadov, §§ 96-99). В этой связи, Суд также принимает к сведению постановление Пленума Верховного суда от 3 ноября 2009 года. Это постановление гласило, что национальные суды должны тщательно рассматривать запросы прокуратуры о содержании под стражей, проверять наличие подозрений против обвиняемого путем использования своих полномочий, в соответствии со статьей 447.5 УПК, запрашивать и изучать «первоначальные доказательства», имеющиеся в распоряжении обвинения. Тем не менее, в настоящем деле указанные выше рекомендации не были приняты во внимание (сравните с Ilgar Mammadov, упомянутым выше, § 97).
В таких обстоятельствах Суд считает, что заявитель не мог обоснованно подозреваться в совершении уголовного преступления в соответствии со статьей 192.2.2 Уголовного кодекса («незаконное предпринимательство»), потому что не существовало никаких фактов, информации или доказательств того, что он занимался коммерческой деятельностью или совершил преступление в соответствии со статьей 213 Уголовного кодекса («уклонение от уплаты налогов»), поскольку в отсутствие такой коммерческой деятельности не может существовать прибыль, облагаемая налогом по упрощенной схеме. Кроме того, вышеуказанных фактов недостаточно для того, чтобы привести к возникновению подозрений, что заявитель стремился «приобрести незаконное преимущество для себя или для третьих лиц», что является одной из составляющих уголовного преступления в соответствии со статьей 308 Уголовного кодекса («злоупотребление должностными полномочиями») (сравните, с соответствующими изменениями, с Lukanov v. Bulgaria, 20 March 1997, § 44, Reports of Judgments and Decisions 1997-II).
В отношении дополнительных обвинений по статьям 179.3.2 и 313 Уголовного кодекса, выдвинутых против заявителя 12 декабря 2014 года, Суд отмечает, что они были выдвинуты после последнего решения национального суда от 23 октября 2014 о продлении предварительного заключения заявителя. Таким образом, все предыдущие решения о продлении предварительного заключения заявителя были основаны исключительно на первоначальных обвинениях по статьям 192.2.2, 213 и 308 Уголовного кодекса, и поэтому новые обвинения не имели никакого значения для оценки обоснованности подозрений, лежащих в основе содержания заявителя под стражей в течение периода, рассматриваемого в настоящем деле, и Правительство прямо не утверждало обратное.
В любом случае, Суд отмечает, что, как и в случае с первоначальными обвинениями, описание новых обвинений по существу осталось прежним, и не было достаточно согласованным. В этом описании содержалась дополнительная информация о нарушениях в ряде договоров об оказании услуг, заключенных заявителем, и суммах, выплаченных по этим договорам. Это якобы послужило основанием для подозрения, что заявитель совершил преступление в соответствии со статьей 313 Уголовного кодекса («служебный подлог»). Тем не менее, Правительство вновь не представило Суду никаких конкретных доказательств или информации, которые могли бы послужить основой для подозрений в этой связи. Что касается обвинения в хищении в соответствии со статьей 179.3.2 Уголовного кодекса, Суд не может охарактеризовать его иначе, как сфабрикованное, учитывая, что денежные средства были предоставлены заявителю донорами добровольно в рамках грантовых соглашений, и доноры выразили полную уверенность в том, что эти средства были потрачены должным образом для целей, на которые они были выделены. Принимая во внимание очевидную нецелесообразность трех первоначальных обвинений против заявителя (см. параграф 130 выше) и повышенный уровень требуемого контроля в конкретном контексте настоящего дела (см. параграф 120 выше), Суд считает, что государству-ответчику также не удалось убедить Суд в том, что заявитель обоснованно подозревался в совершении преступлений, предусмотренных статьями 179.3.2 и 313 Уголовного кодекса.
Суд учитывает тот факт, что дело заявителя было рассмотрено судом. Это, однако, не влияет на выводы Суда в связи с настоящей жалобой, поскольку в настоящем деле он призван рассмотреть вопрос, было ли лишение свободы заявителя на досудебной стадии оправдано на основании информации или фактов, доступных в соответствующее время. В этой связи, принимая во внимание приведенные выше аргументы, Суд приходит к выводу, что имеющиеся в его распоряжении материалы не отвечают минимальным стандартам, установленным статьей 5 § 1 (c) Конвенции в отношении обоснованности подозрений, требуемой для задержания лица и его длительного содержания под стражей. Соответственно, в течение периода, рассматриваемого Судом в настоящем деле, заявитель был лишен свободы в отсутствие «обоснованного подозрения» в совершении им уголовного преступления.
Соответственно, была нарушена статья 5 § 1 Конвенции.
В свете приведенных выше выводов, Суд не считает необходимым решать вопрос, были ли мотивы, изложенные национальными судами в пользу дальнейшего содержания заявителя под стражей, подкреплены «соответствующими и достаточными» основаниями, в соответствии с требованиями статьи 5 § 3 Конвенции. Таким образом, Суд не считает необходимым рассматривать отдельно какие-либо вопросы в рамках статьи 5 § 3 Конвенции.
Заявленное нарушение статьи 5 § 4 Конвенции
Европейский Суд напоминает, что статья 5 § 4 Конвенции предусматривает право арестованных или задержанных лиц на пересмотр процессуальных и материальных условий, которые имеют большое значение для «законности», с точки зрения Конвенции, лишения их свободы. Это означает, что компетентный суд должен рассматривать не только вопрос о соблюдении процессуальных требований национального законодательства, но также обоснованность подозрений, лежащих в основе ареста, и законность цели, преследуемой арестом и последующим лишением свободы (см. Brogan and Others, упомянутое выше, § 65, и Butkevicius v. Lithuania, no. 48297/99, § 43, ECHR 2002-II (выдержки)).
Требование процедурной справедливости в соответствии со статьей 5 § 4 не предусматривает единого и неизменного стандарта, который должен применяться независимо от контекста, фактов и обстоятельств дела. Хотя процедура, предусмотренная статьей 5 § 4, не обязательно требует присутствия тех же гарантий, что статья 6 для уголовного или гражданского судопроизводства, она должна носить судебный характер и предоставлять гарантии, соответствующие типу лишения свободы в конкретном деле. Таким образом, разбирательство должно быть состязательным и всегда должно обеспечивать «равенство сторон» (см. A. and Others v. the United Kingdom [GC], no. 3455/05, § 203-04, ECHR 2009, с дальнейшими ссылками). Кроме того, хотя статья 5 § 4 Конвенции не предусматривает обязательство рассматривать каждый аргумент, приведенный задержанным, судья, рассматривающий аргументы против предварительного заключения, должен принять во внимание конкретные факты, упомянутые задержанным, и может поставить под сомнение существование условий, необходимых для «законности», для целей Конвенции, лишения свободы (см. Nikolova v. Bulgaria [GC], no. 31195/96, § 61, ECHR 1999-II).
Статья 5 § 4 как таковая не гарантирует право на обжалование решения суда о заключении под стражу или о продлении содержания под стражей, и не обязывает государство вводить второй уровень юрисдикции для рассмотрения ходатайств об освобождении, но вмешательство судебного органа, по меньшей мере, на одном уровне юрисдикции, должно соответствовать гарантиям, установленным в статье 5 § 4. Если национальное законодательство предусматривает систему обжалования, апелляционный орган также должен соответствовать статье 5 § 4 (см. Farhad Aliyev, упомянутое выше, § 204, с последующими ссылками). В настоящем деле, решения о заключении заявителя под стражу и о продлении его содержания под стражей, а также решения в отношении его ходатайств об освобождении из-под стражи, принимались судами на двух уровнях юрисдикции, а именно Насиминским районным судом, действовавшим в качестве суда первой инстанции, и Бакинским апелляционным судом, действовавшим в качестве суда апелляционной инстанции.
Как отмечалось выше Суд, в настоящем деле национальные суды не проверили обоснованность подозрений, лежащих в основе ареста заявителя (см. параграф 129 выше). В своих решениях об отклонении жалоб заявителя как необоснованных национальные суды ограничились дословным повторением письменных доводов обвинения и короткими, расплывчатыми и стереотипными формулировками. По сути дела, национальные суды всего лишь автоматически поддержали доводы обвинения, и поэтому нельзя считать, что они провели добросовестный пересмотр «законности» задержания заявителя. Это противоречит не только требованиям статьи 5 § 4, но также требованиям национального права, как оно было интерпретировано и разъяснено Пленумом Верховного Суда.
Вышеизложенных соображений достаточно для того, чтобы Суд пришел к выводу, что заявителю не было предоставлено надлежащее судебное рассмотрение законности его задержания. Соответственно, была нарушена статья 5 § 4 Конвенции.
Заявленное нарушение статьи 18 Конвенции в совокупности со статьей 5 Конвенции
Суд подчеркивает, что статья 18 Конвенции не имеет самостоятельной роли. Она может применяться только в совокупности с другими статьями Конвенции (см. Gusinskiy v. Russia, no. 70276/01, § 75, ECHR 2004-IV). Как Суд уже установил ранее в своем прецедентном праве, вся структура Конвенции основывается на общем предположении, что государственные органы в государствах-членах действуют добросовестно. На самом деле, любая публичная политика или индивидуальная мера может иметь «скрытый подтекст», и презумпция добросовестности может быть оспорена. Тем не менее, заявитель, утверждая, что его права и свободы были ограничены по ненадлежащей причине, должен был убедительно показать, что истинная цель властей отличалась от заявленной цели или цели, которая разумно следовала из контекста. Простого подозрения, что власти использовали свои полномочия для иных целей, нежели те, которые определены в Конвенции, недостаточно для того, чтобы доказать нарушение статьи 18 (см. Khodorkovskiy, § 255).
Если выдвигается обвинение в соответствии со статьей 18 Конвенции, Суд использует очень строгий стандарт доказывания. Как следствие, нарушение этого положения Конвенции было установлено лишь в нескольких делах. Так, в деле Gusinskiy (упомянутом выше, §§ 73-78), Суд признал, что свобода заявителя была ограничена, в частности, для целей, отличных от упомянутых в статье 5. Суд основывал свои выводы на подписанном соглашении между задержанным и Федеральным министром по делам печати, из которого следовало, что содержание заявителя под стражей было использовано для того, чтобы заставить его продать свою медиа-компанию государству. В деле Cebotari v. Moldova (no. 35615/06, §§ 46 и далее, 13 November 2007) Суд установил нарушение статьи 18 Конвенции, поскольку в этом деле арест заявителя был явно связан с заявлением, находящимся на рассмотрении Суда. В деле Lutsenko v. Ukraine (no. 6492/11, §§ 108-09, 3 July 2012) органы обвинения, ходатайствовавшие об аресте заявителя, явно указали, что одним из оснований для ареста заявителя является его общение со средствами массовой информации; эти аргументы явно демонстрировали, что арест заявителя был попыткой наказать его за публичное выражение несогласия с выдвинутыми против него обвинениями. В деле Tymoshenko v. Ukraine (no. 49872/11, § 299, 30 April 2013) власти официально заявили, что фактической целью задержания было наказание заявителя за неуважение к суду, которое, как утверждалось, она продемонстрировала во время судебного разбирательства. Кроме того, обстоятельства дел Lutsenko и Tymoshenko были схожими, поскольку обоим заявителям, которые являлись бывшими высокопоставленными правительственными должностными лицами и лидерами оппозиционных партий, были, вскоре после смены власти, предъявлены обвинения в превышении должностных полномочий, а действия властей в их отношении рассматривались общественностью как часть политически мотивированного преследования лидеров оппозиции в Украине. Тем не менее, в обоих делах Суд решил рассмотреть этот вопрос отдельно от общего контекста якобы политически мотивированного преследования, потому что в каждом из дел можно было выявить другие специфические черты (описанные выше), на основании которых было установлено нарушение статьи 18 (см. Lutsenko, упомянутое выше, § 108, и Tymoshenko, § 296 и 298-99). В деле Ilgar Mammadov (упомянутом выше, §§ 142-43), Суд пришел к выводу, что стандарт доказывания был удовлетворен, потому что совокупность соответствующих фактов в этом деле ясно показывала, что фактической целью принятых властями мер было заставить заявителя молчать, а также наказать его за критику правительства и попытки распространять достоверную, по его мнению, информацию, которую правительство пыталось утаить.
Суд отмечает, что задержание и судебное преследование заявителя, а также других правозащитников и критиков правительства, стали предметом серьезной международной критики. Тем не менее, как ранее отмечал Европейский Суд, политический процесс и судебный процесс принципиально различаются, и, следовательно, он должен основывать свое решение на «доказательствах в юридическом смысле» и своей собственной оценке конкретных относящихся к делу фактов (см., с соответствующими изменениями, Khodorkovskiy, упомянутое выше, § 259). Суд считает, что обстоятельства данного дела свидетельствуют о том, что арест и содержание заявителя под стражей имели характерные черты, позволяющие Суду проанализировать ситуацию независимо от различных мнений, высказанных в связи с этим делом.
Суд установил выше, что обвинения против заявителя не были основаны на «обоснованном подозрении» по смыслу статьи 5 § 1 (c) Конвенции (в отличие от Khodorkovskiy, § 258, сравните также с Lutsenko,, § 108, и Ilgar Mammadov, упомянутым выше, § 141). Власти не продемонстрировали, что факты, использованные против заявителя, могли, на законных основаниях, породить серьезные уголовные обвинения, и что дело против него имело «здоровое ядро» (в отличие от Khodorkovskiy and Lebedev, § 908). Как было отмечено выше, заявитель обвинялся в совершении тяжких уголовных преступлений, основные составляющие элементы которых не вытекали из существующих фактов.
Таким образом, из этих рассуждений можно сделать вывод, что власти в настоящем деле действовали недобросовестно. Тем не менее, этого вывода самого по себе недостаточно для установления нарушения статьи 18, и Суду еще предстоит выяснить, существуют ли доказательства того, что действия властей были на самом деле основаны на ненадлежащих мотивах.
Суд считает, что, в зависимости от обстоятельств дела, наличие ненадлежащих мотивов не всегда может быть доказано на основании конкретной инкриминирующей части доказательств, которая ясно указывает на фактические мотивы (например, письменный документ, как и в деле Gusinskiy), или конкретного единичного случая. Суд считает, что в настоящем деле, как и в деле Ilgar Mammadov, может быть в достаточной степени установлено, что доказательство ненадлежащих мотивов следует из сочетания соответствующих фактов в конкретном деле. В частности, Суд отмечает следующее.
Во-первых, общие обстоятельства, которые Суд принял во внимание при оценке жалобы в соответствии со статьей 5 § 1, равно актуальны в контексте настоящей жалобы. По мнению Суда, общий контекст все более жесткого и ограничительного законодательного регулирования деятельности и финансирования НПО не может игнорироваться в деле, подобном настоящему, когда активист НПО подвергся преследованиям за предполагаемое несоблюдение юридических формальностей административного характера при осуществлении своей деятельности.
Во-вторых, Суд принимает к сведению многочисленные заявления высокопоставленных должностных лиц и статьи, опубликованные в про-правительственных СМИ, где местные НПО и их руководителей, включая заявителя, неоднократно называли «пятой колонной», действующей в иностранных интересах, предателями нации, иностранными агентами, и так далее (см. параграфы 35-42 выше). Они подверглись резкой критике за создание отрицательного образа страны за рубежом путем информирования о ситуации в области прав человека в стране. Эти негативные заявления касались не просто нарушения правозащитниками национального законодательства относительно НПО и грантов, но их деятельности в целом.
В-третьих, ситуация заявителя не может рассматриваться изолированно. Ряд известных правозащитников, которые сотрудничали с международными правозащитными организациями, в том числе и в первую очередь Советом Европы, также были арестованы и обвинены в совершении тяжких уголовных преступлений, влекущих за собой длительное тюремное заключение. Эти факты, взятые в совокупности с вышеупомянутыми заявлениями государственных должностных лиц, поддерживают аргументы заявителя и третьих лиц о том, что его арест и задержание были частью более крупной кампании по «травле правозащитников в Азербайджане, которая активизировалась в течение лета 2014 года» (см. параграф 104 выше).
Совокупность вышеуказанных обстоятельств указывает на то, что фактическая цель оспариваемых мер состояла в том, чтобы заставить заявителя молчать и наказать его за деятельность в области прав человека. В свете этих соображений, Суд приходит к выводу, что свобода заявителя была ограничена с иной целью, нежели его доставка в компетентный судебный орган по обоснованному подозрению в совершении преступления, как это предусмотрено статьей 5 § 1 (c) Конвенции.
Суд считает это достаточным основанием для установления нарушения статьи 18 Конвенции в совокупности со статьей 5.
Заявленное нарушение статьи 11 Конвенции
В отношении возражения Правительства о неисчерпании внутренних средств правовой защиты, Суд отмечает специфический характер настоящей жалобы, в которой заявитель утверждал, что, помимо нарушения статей 5 и 18 Конвенции, его задержание представляло собой нарушение статьи 11 в фактическом контексте конкретного дела. Суд отмечает, что заявитель обжаловал в национальных судах законность и обоснованность его содержания под стражей и исчерпал средства правовой защиты, имеющиеся в этом отношении. Правительство не уточнило, какие другие средства правовой защиты, способные обеспечить возмещение в отношении обжалуемых вопросов, были доступны заявителю. По этим причинам, Суд отклоняет возражение Правительства и приходит к выводу, что данная жалоба связана с жалобами, рассмотренными выше, и поэтому также должна быть признана приемлемой.
Тем не менее, принимая во внимание свои выводы в соответствии со статьей 5 §§ 1 и 4 Конвенции и статьей 18 Конвенции, а также тот факт, что отдельное заявление об отказе властей зарегистрировать НПО заявителя находится на рассмотрении Суда (заявление № 27309/14), Суд считает, что нет необходимости рассматривать вопрос, была ли нарушена статья 11 Конвенции в настоящем деле.
Заявленное нарушение статьи 34 Конвенции
В соответствии с прецедентной практикой Европейского Суда, жалоба по статье 34 Конвенции носит процессуальный характер и поэтому не порождает каких-либо вопросов о приемлемости в соответствии с Конвенцией (см. Ergi v. Turkey, 28 July 1998, § 105, Reports 1998-IV, и Cooke v. Austria, no. 25878/94, § 46, 8 February 2000).
Для эффективного функционирования системы индивидуальных жалоб, предусмотренной статьей 34 Конвенции, крайне важно, чтобы заявители или потенциальные заявители имели возможность свободно общаться с Судом, не подвергаясь любым формам давления со стороны властей, направленным на то, чтобы заставить их отозвать или изменить свои жалобы (см. Akdivar and Others v. Turkey, 16 September 1996, § 105, Reports 1996-IV, и Kurt v. Turkey, 25 May 1998, § 159, Reports 1998-III). В этом контексте, «любые формы давления» включают в себя не только прямое принуждение и явные акты запугивания, но и другие ненадлежащие непрямые действия или утверждения, имеющие целью разубедить или отговорить заявителей поддерживать их жалобы по Конвенции, или оказывающие «сдерживающее влияние» на заявителей и их представителей в отношении осуществления права на подачу индивидуальной жалобы (см. Kurt, упомянутое выше, §§ 160 and 164; Tanrikulu v. Turkey [GC], no. 23763/94, § 130, ECHR 1999-IV; и Fedotova v. Russia, no. 73225/01, § 48, 13 April 2006).
Тот факт, что лицо смогло добиться рассмотрения своей жалобы, не препятствует возникновению проблем в соответствии со статьей 34. Если действия Правительства затрудняют осуществление лицом его права на подачу жалобы, это равносильно «вмешательству» в его права в соответствии со статьей 34 (см. Akdivar and Others, упомянутое выше, § 105). Намерения или причины, лежащие в основе действия или бездействия, о котором идет речь, имеют мало значения для рассмотрения вопроса о соответствии статье 34 Конвенции; важно то, соответствует ли ситуация, возникшая в результате действия или бездействия властей, статье 34 (см. Paladi v. Moldova [GC], no. 39806/05, § 87, 10 March 2009). Кроме того, Суд должен оценить уязвимость заявителя и риск попадания его под влияние властей. Положение заявителя может быть особенно уязвимым, если он содержится под стражей с ограниченными контактами с семьей и внешним миром (см. Cotlel v. Romania, no. 38565/97, § 71, 3 June 2003).
Обращаясь к обстоятельствам настоящего дела, Суд отмечает, в первую очередь, что заявитель подал две жалобы в соответствии со статьей 34 Конвенции. Во-первых, он жаловался, что приостановление лицензии его представителя на занятие юридической практикой было связано с участием последнего в правозащитной деятельности в качестве независимого адвоката. Во-вторых, он жаловался, что невозможность встретиться со своим представителем в тюрьме была равносильна нарушению обязательства государства-ответчика не препятствовать эффективному осуществлению его права на подачу индивидуальной жалобы. Суд сначала рассмотрит последнюю из жалоб.
В настоящем деле не оспаривается, что после приостановления действия лицензии на занятие юридической практикой 10 декабря 2014 года, г-ну Багирову было отказано во встрече с заявителем. В этой связи, Суд отмечает, в первую очередь, что, хотя Правительство утверждало, что г-н Багиров не представил Суду и национальным властям документы, подтверждающие его полномочия, из документов в материалах дела видно, что 8 октября 2014 заявитель подписал доверенность, являющуюся частью формы заявления, копия которой была передана Правительству Судом при уведомлении о данном заявлении. В отношении утверждения, что г-н Багиров не представил национальным органам документы, подтверждающие его полномочия, Суд отмечает, что, когда национальные власти отказали ему в разрешении на встречу с заявителем, они ссылались не на отсутствие доверенности, а на приостановление действия его лицензии на занятие юридической практикой 10 декабря 2014 года.
Таким образом, Суд должен решить вопрос, может ли тот факт, что тюремные власти препятствовали общению между заявителем и его представителем на том основании, что действие лицензии г-на Багирова на занятие юридической практикой было приостановлено, рассматриваться как нарушение государством-ответчиком его обязательства не препятствовать эффективному осуществлению права на подачу жалобы в соответствии со статьей 34 Конвенции.
В этой связи, Суд отмечает, что в прошлом он уже признавал нарушение права на подачу жалобы в соответствии со статьей 34 Конвенции в делах, когда заявитель, находящийся в заключении, не имел возможности свободно общаться со своим представителем в Суде. В частности, Суд пришел к выводу, что статья 34 Конвенции была нарушена, когда заявитель не мог обсудить со своим представителем вопросы касательно заявления, поданного в Суд, без стеклянной перегородки (см. Cebotari, упомянутое выше, §§ 58-68, 13 ноября 2007 года), когда заявитель не мог связаться со своим представителем в Суде во время пребывания в больнице (см. Shtukaturov v. Russia, no. 44009/05, § 140, ECHR 2008), и когда контакты заявителя с его представителем в Суде были ограничены на том основании, что представитель не был профессиональным адвокатом и не принадлежал к какой-либо ассоциации адвокатов (см. Zakharkin v. Russia, no. 1555/04, §§ 152-60, 10 June 2010). Однако Суд признал, что для получения доступа к задержанному от представителя может требоваться соблюдение определенных формальных требований, например, из соображений безопасности или в целях предотвращения сговора или каких-либо действий, направленных на препятствование следствию или отправлению правосудия (см. Melnikov v. Russia, no. 23610/03, § 96, 14 January 2010). В то же время, чрезмерные формальности в таких вопросах, которые могут, фактически, помешать заявителю эффективно осуществлять свое право на подачу индивидуальной жалобы, были признаны неприемлемыми. Напротив, в случаях, когда формальности были легко выполнимыми, вопросы в соответствии со статьей 34 не возникали (см. Lebedev v. Russia, no. 4493/04, § 119, 25 October 2007).
Суд отмечает, что в настоящем деле, хотя было ясно, что просьба г-на Багирова о встрече с заявителем была связана с рассмотрением дела заявителя в Суде, национальные власти не разрешили эту встречу. Единственная озвученная причина отказа разрешить представителю встретиться с заявителем состояла в том, что действие его лицензии на занятие юридической практикой было приостановлено 10 декабря 2014 года. Тем не менее, Суд отмечает, что приостановление действия лицензии г-на Багирова, которое, в соответствии с национальным законодательством, не позволяло ему представлять заявителя во внутреннем уголовном разбирательстве, не может быть истолковано как мера, ограничивающая его право представлять заявителя в Суде. Поскольку, в соответствии с правилом 36 § 4 (а) Регламента Суда, разрешение представлять заявителя может быть дано лицу, не являющемуся адвокатом, Договаривающиеся государства должны обеспечить, чтобы представители, не являющиеся адвокатами, могли посещать заключенных, которые подали или намереваются подать заявление в Суд, на тех же условиях, что и адвокаты (см. Zakharkin, § 157).
Суд далее отмечает, что, хотя национальное законодательство не предусматривает каких-либо специальных правил, касающихся встреч заключенных со своими представителями в Европейском Суде, оно не ограничивает такие встречи только встречами с профессиональными адвокатами, принадлежащими к ассоциации адвокатов. В частности, соответствующее национальное законодательство конкретно предусматривает, что задержанные также имеют право встречаться с другими лицами, помимо адвокатов, которые имеют право оказывать им правовую помощь.
В отношении аргумента Правительства о том, что представитель заявителя имел возможность представить Суду очень подробные и объемные замечания, и что этот факт следует принимать во внимание при рассмотрении жалобы, Суд отмечает, что невыполнение государством-ответчиком его процедурного обязательства в соответствии со статьей 34 Конвенции не обязательно требует, чтобы предполагаемое вмешательство на самом деле ограничивало, или оказывало какое-либо заметное влияние на осуществление права на подачу индивидуальной жалобы. Процессуальные обязательства Договаривающейся Стороны в соответствии со статьями 34 и 38 Конвенции должны быть выполнены независимо от возможного исхода судебного разбирательства, и таким образом, чтобы избежать какого-либо фактического или потенциального сдерживающего влияния на заявителей или их представителей (см. Janowiec and Others v. Russia [GC], nos. 55508/07 and 29520/09, § 209, ECHR 2013).
В свете вышеизложенного, Суд считает, что государство-ответчик не выполнило свои обязательства в соответствии со статьей 34 Конвенции.
В свете этого заключения, и предвосхищая любые вопросы, которые могут возникнуть в связи с заявлением № 28198/15, поданным самим г-ном Багировым в отношении приостановления действия его лицензии на занятие юридической практикой, Суд считает, что нет необходимости дополнительно рассматривать довод заявителя о том, что приостановление действия лицензии г-на Багирова было частью общей кампании против адвокатов и активистов, работающих в области прав человека.
