Заявитель Александр Белозоров, гражданин Украины, 1967 года рождения, проживает в г. Феодосия (АР Крым, Украина). 3 ноября 2000 года заявитель был задержан в своей квартире в Феодосии одним украинским милиционером и двумя российскими полицейскими в связи с уголовным расследованием убийства бизнесмена в России. На заявителя надели наручники и обыскали его квартиру. В соответствии с показаниями заявителя, после обыска он оставался в заключении украинского милиционера и российских полицейских, которые на следующий день отвезли его в местный аэропорт, где российские полицейские сопроводили его следующим рейсом в Москву. По прибытии, он был официально задержан по подозрению в убийстве. В соответствии c утверждениями правительства России, заявитель был задержан украинской милицией после обыска его квартиры и вскоре был освобожден. На следующий день он купил билет на рейс в Москву. Двое сотрудников российской полиции были предупреждены о планах заявителя и купили билеты на тот же рейс; затем они задержали его в аэропорту в Москве. 7 ноября 2000 года задержание заявителя было санкционировано решением районной прокуратуры в Москве, ссылаясь на его обвинение в убийстве. Длительное содержание под стражей заявителя во время расследования, а затем длительное судебное рассмотрение, впоследствии неоднократно продлевалось. В январе 2003 года он был признан виновным в сговоре с целью убийства и приговорен к восьми годам и шести месяцам лишения свободы. В ноябре 2003 года решение суда было оставлено в силе. После задержания, родители заявителя подавали жалобы в различные государственные органы Украины, утверждая, в частности, о злоупотреблении властью и незаконности обыска, задержания и ареста. В ответ, прокурор возбудил административное производство в отношении должностных лиц и сотрудника милиции Украины, которые участвовали в задержании заявителя и получил выговор. Тем не менее, не было открыто ни одного уголовного дела. После аналогичной жалобы заявителя, российская прокуратура решила не открывать уголовного дела на том основании, что заявитель ездил в Москву по собственному желанию. Попытки заявителя обжаловать данное решение оказались безуспешными.
Суд отметил, что в своих представлениях о приемлемости дела украинское правительство возражало относительно жалоб заявителя в соответствии со статьями 5 и 8 Конвенции: заявитель не исчерпал внутренние средства правовой защиты и в любом случае жалоба в этой части была предъявлена после истечения шестимесячного строка подачи жалобы. Государство, которое ссылается на невыполнение правила шестимесячного срока, должно установить дату, когда заявитель узнал об окончательном внутреннем решении (см. Köksal v. the Netherlands (dec.), no. 31725/96, 19 September 2000). С учетом обстоятельств дела, , Суд счел, что украинские власти были вполне осведомлены о жалобах заявителя и что в обстоятельствах настоящего дела средства правовой защиты, предложенные правительством Украины, оказались неэффективными. Таким образом, Суд отвергнул утверждение правительства, что в дальнейшем заявитель должен был обращаться в суды в связи с его жалобами (см. Nowak v. Ukraine, no. 60846/10, §§ 45-47, 31 March 2011). Учитывая тот факт, что заявитель узнал о решении от 6 апреля 2001 года из письма от 8 декабря 2004 года, Суд также отметил, что он не может сказать, что заявитель пропустил шестимесячный срок для подачи дела в Суд. В свете вышеизложенного, Суд отклонил предварительные возражения правительства Украины.
Суд отметил, что в данном деле юрисдикция не была предметом спора между сторонами относительно того, что оспариваемые события происходили на территории Украины и, что в течение соответствующего периода и, пока заявитель не сел на самолет в Москву 4 ноября 2000 года, он подпадал под юрисдикцию этой страны. Украинское правительство не отрицало, что с самого начала украинские служебные лица были осведомлены о неформальном характере российской просьбы о помощи, что запрашиваемая помощь будет незаконной в соответствии с законодательством Украины и что она будет выходить за рамки договорных обязательств по Минской конвенции (см., для сравнения, Stephens v. Malta, no. 11956/07, §§ 50-54, 21 April 2009). Кроме того, очевидно, что у украинских властей был выбор отказать в соответствующей просьбе, но они решили продолжить операцию. Кроме того, несмотря на наличие российских чиновников в Феодосии и их предполагаемое участие в событиях 3–4 ноября 2000 года, нет никаких указаний в материалах дела, что украинские власти не контролировали все эпизоды, в том числе арест заявителя, обыск его жилья, его последующее содержание под стражей и перевозку через проверку безопасности в аэропортах. На основании таких фактов и с учетом обстоятельств, Суд счел, что события 3–4 ноября 2000 года в Феодосии подпадали исключительно под юрисдикцию Украины.
Суд сразу же отметил фундаментальную важность гарантий, содержащихся в статье 5 для обеспечения права любого лица в демократическом государстве не подвергаться произвольному задержанию. Именно по этой причине Суд неоднократно подчеркивал в своем прецедентном праве, что любое лишение свободы должно не только быть произведено в соответствии с материальными и процессуальными нормами национального законодательства, но в равной степени должно быть в соответствии с самой целью статьи 5, а именно защищать человека от произвола (см. Chahal v. the United Kingdom, 15 November 1996, § 118, Reports of Judgments and Decisions 1996-V). Следует также подчеркнуть, что авторы Конвенции усилили защиту индивидуума от произвольного лишения его или ее свободы, гарантируя совокупность прав, которые предназначены, чтобы минимизировать риск произвола, позволяя акту лишения свободы быть подверженным независимой судебной проверке и обеспечению подотчетности властей за такой акт. Требования статьи 5 §§ 3 и 4, с их акцентом на оперативность судебной проверки, приобретают особое значение в этом контексте. Незамедлительное судебное вмешательство может привести к выявлению и предотвращению опасных для жизни мер или серьезного жестокого обращения, которые нарушают фундаментальные гарантии, содержащиеся в статьях 2 и 3 Конвенции (см. Aksoy v. Turkey, 18 December 1996, § 76, Reports of Judgments and Decisions 1996-VI). На карту одновременно поставлены защита физической свободы лиц и их личная безопасность в ситуациях, которые, в отсутствие гарантий, могут привести к подрыву верховенства права и места задержанных вне досягаемости самых элементарных форм правовой защиты. В связи с этим Суд подчеркнул, что непризнанное задержание лица является полным отрицанием этих гарантий и наиболее грубым нарушением статьи 5. Приняв контроль над индивидом, власти обязаны объяснить его или ее местонахождение. По этой причине статью 5 следует рассматривать как требование к властям принять эффективные меры для защиты от риска исчезновения и провести быстрое и эффективное расследование по обоснованной жалобе, что человек был взят под стражу и с тех пор его не видели (см. Kurt v. Turkey, 25 May 1998, §§ 123-24, Reports 1998-III). Обратив должное внимание на описание заявителем событий, Суд счел, что после допроса заявителя 3 ноября 2000 года, он оставался под стражей в милиции и на следующий день был принудительно перевезен в Москву. Суд отметил, что конкретная процедура в делах об экстрадиции, изложенная в статье 80 Минской конвенции, была открыто проигнорирована российскими и украинскими властями. Понятно, что просьба о выдаче была неформальный и что украинские чиновники не могли не знать об этом (см., для сравнения, Stephens v. Malta, no. 11956/07, §§ 50-54, 21 April 2009).
Ввиду вышеизложенного и того факта, что правительство не представило никакого объяснения относительно содержания заявителя между 3 и 4 ноября 2000 года и его последующей передачи в Москву, а также каких-либо документов для обоснования, Суд пришел к выводу, что в течение этого периода заявитель был подвержен негласному задержанию и перевезен в Россию при полном игнорировании гарантий, закрепленных в статье 5, и что это является особенно серьезным нарушением его права на свободу и безопасность, гарантируемого статьей 5 Конвенции (см. Chitayev v. Russia, no. 59334/00, § 173, 18 January 2007; Gisayev v. Russia, no. 14811/04, §§ 152-53, 20 January 2011; and Kadirova and Others, §§ 127-30).
С учетом предыдущих выводов Суда в отношении незаконного характера помощи, оказываемой украинскими чиновниками российским полицейским 3 и 4 ноября 2000 года, вместе с признаниями украинской прокуратуры в письме от 8 декабря 2000 года о нарушении статьи 177 Уголовного процессуального кодекса Украины и статьи 80 Минской конвенции, Суд счел, что обыск в квартире заявителя, который проводился 3 ноября 2000 года, не имел никаких оснований ни согласно украинскому внутреннему законодательству, ни согласно Минской конвенции, следовательно вмешательство украинских властей в права заявителя в соответствии со статьей 8 не было «в соответствии с законом». Из этого следует, что было нарушение статьи 8 Конвенции.
Суд повторил, что вопрос: является ли период времени, затраченный на досудебное заключение обоснованным, не может оцениваться абстрактно. Вопрос обоснованности содержания под стражей обвиняемого должен быть оценен, ссылаясь на факты каждого конкретного случая и в соответствии с его особенностями. Длительное содержание под стражей может быть оправдано в данном деле только в случае наличия фактических признаков подлинного требования общественного интереса, который, несмотря на презумпцию невиновности, перевешивает правило уважения личной свободы, изложенного в статье 5 Конвенции (см. Kudła v. Poland [GC], no. 30210/96, §§ 110 et seq., ECHR 2000-XI). Суд отметил, что содержание заявителя под стражей в соответствии со статьей 5 § 1 (c) длилось с момента его ареста, 4 ноября 2000 года, по день его осуждения, 30 января 2003 года. Таким образом, он провел два года, один месяц и двадцать шесть дней содержания под стражей в ходе судебного разбирательства. Длительность его содержания под стражей является предметом рассмотрения Суда. Российские власти должны были представить убедительные причины для содержания заявителя под стражей в течение такого длительного времени (см. Artemov v. Russia, no. 14945/03, § 74, 3 April 2014). Суд отметил, что, несмотря на возможную угрозу побега или рецидива, необходимость продолжать лишение свободы не может быть оценена с чисто абстрактной точки зрения, а именно только учитывать тяжесть преступления. Хотя Суд может признать, что серьезность обвинений может служить основой для заключения в начальных стадиях разбирательства (см. Celejewski v. Poland, no. 17584/04, §§ 37-38, 4 May 2006, and Kučera v. Slovakia, no. 48666/99, § 95, ECHR 2007). Однако он не может согласиться, что это может быть принято на последующих стадиях разбирательства в качестве основной причины для содержания лица под стражей. Соответственно, одни эти обстоятельства не могут являться достаточным основанием для содержания заявителя в заключении в течение такого длительного периода времени. Что касается риска побега, он должен быть оценен со ссылкой на различные факторы, особенно те, которые касаются характера лица, его нравственности, дома, профессии, активов, семейных связей и всех видов связей со страной, в которой он преследуется (см. Neumeister v. Austria, 27 June 1968, § 10, Series A no. 8). В данном деле Суд может согласиться, что отсутствие постоянного места жительства в России могло бы разумно оправдать страх государственных судов по поводу побега заявителя, как это было представлено правительством России в своих замечаниях. Однако Суд отметил, что местные власти не смогли обратиться к этому аргументу во всех, кроме одного из соответствующих решений. Это не показывает, что государственные суды фактически рассмотрели личную ситуацию заявителя или сослались на какие-либо обстоятельства, связанные с возможной опасностью его побега. Суд счел, что ссылка ответчика-правительства на указанные причины не были оправданы. Суд пришел к выводу, что, возможно, были соответствующие и достаточные основания для задержания заявителя на ранних стадиях следствия, но причины, выдвинутые национальными судами не были достаточными, чтобы оправдать его задержание в течение двух лет. Соответственно, Суд приходит к выводу, что была нарушена статья 5 § 3 Конвенции.
Суд неоднократно устанавливал нарушения статьи 5 § 4 Конвенции в делах, поднимающих вопросы, подобные вопросам в данном случае (см. Solovyevy v. Russia, no. 918/02, §§ 134-38, 24 April 2012; Idalov v. Russia [GC], no. 5826/03, §§ 161-64, 22 May 2012; Pyatkov v. Russia, no. 61767/08, §§ 128-33, 13 November 2012; and Koroleva v. Russia, no. 1600/09, §§ 107-10, 13 November 2012). Принимая во внимание свое прецедентное право по данному вопросу и подтверждения правительства, Суд не видит оснований считать иначе в данном случае. Соответственно, Cуд приходит к выводу о нарушении статьи 5 § 4 Конвенции в связи с неспособностью заявителя участвовать в слушаниях 1 июля и 24 октября 2002 года, задержками в рассмотрении жалоб заявителя от 1 и 22 июля 2002 года и отказом рассмотреть жалобы заявителя от 17 сентября и 17 декабря 2002 года.
