Зміст
Источник фото: uapress.info
Европейский суд по правам человека 21 января 2016 года вынес решение “Ивановский против бывшей Югославской Республики Македония” (Ivanovski v. the former Yugoslav Republic of Macedonia, no. 29908/11, § …, 21 January 2016), признав нарушение статьи 6 § 1 и статьи 8 Конвенции и присудив компенсацию в размере 8 500 евро в счет возмещения нематериального вреда, а также 850 евро в счет возмещения затрат и расходов. Заявителя в Суде представлял г-н С. Павлески, адвокат в Скопье.
Факты
Заявитель был судьей Конституционного Суда с 2003 года по 2011 год, когда он был уволен в результате люстрационного рассмотрения, описанного ниже. Дело заявителя было первым люстрационным рассмотрением в государстве-ответчике. На момент люстрационного рассмотрения и отстранения от должности, заявитель был также председателем Конституционного Суда.
3 сентября 2009 года заявитель, будучи государственным служащим, представил в Люстрационную комиссию декларацию об отсутствии сотрудничества со службами безопасности, как это предусмотрено статьей 6 Закона о люстрации.
5 июля 2010 года Комиссия, в конфиденциальном письме, попросила Государственный архив предоставить им прямой доступ ко всем данным, файлам и документам в отношении заявителя.
12 и 22 июля 2010 года Государственный архив информировал Комиссию о существовании в архивах местного отделения тайной полиции бывшей Югославии (далее – «СФРЮ») личного дела заявителя, и предложил Комиссии ознакомиться с этими документами.
15 сентября 2010 года и в ближайшие дни, различные средства массовой информации, несмотря на конфиденциальный характер разбирательства в Люстрационной комиссии, сообщили, что Комиссия якобы установила факт сотрудничества судьи Конституционного Суда со службами государственной безопасности. В последующие дни СМИ сообщили, что этот сотрудник спецслужб является действующим Председателем Конституционного Суда.
В закрытом заседании, проведенном 16 сентября 2010 года, Люстрационная комиссия пришла к выводу, что декларация заявителя не соответствует имеющимся в ее распоряжении доказательствам. Заявитель был уведомлен о выводах Комиссии 21 сентября 2010 года письмом, классифицированным как «строго конфиденциальное». Он был также проинформирован, что, согласно Закону о люстрации, он может, в течение пяти дней, представить устные или письменные замечания в отношении выводов Комиссии. В своем ответе заявитель попросил провести открытое заседание 24 сентября 2010 года.
22 сентября 2010 года ежедневная газета «Utrinski vesnik» опубликовала статью под названием «Судья хочет открыто поговорить о своем «стукачестве»». Соответствующая часть статьи гласила:
«По «неофициальной» информации Utrinski, в школьные годы судья Конституционного Суда был членом одного из отделений организации под названием «Единая Македония», который выступала за объединение этнических македонских территорий. После разоблачения он, под давлением со стороны полиции, был вынужден раскрыть имена организаторов».
23 сентября 2010 года Комиссия уведомила заявителя о том, что заседание будет проведено 27 сентября, что оно будет открытым, «если в нем не будет использоваться секретная информация», и что он сможет получить доступ ко всей секретной документации, имеющейся в распоряжении Комиссии, за один час до начала заседания.
24 сентября 2010 года в открытом письме, адресованном «противникам люстрации», которое было опубликовано в средствах массовой информации, премьер-министр государства-ответчика (подписавшийся в своем качестве руководителя правящей партии) заявил, в частности, что Комиссия публично продемонстрировала, что член Конституционного Суда был сотрудником служб государственной безопасности, и что теперь совершенно ясно, что этот сотрудник, выдвинутый в Конституционный Суд бывшим президентом Республики, а также находящийся под контролем других органов власти, нанес серьезный вред ряду законодательных реформ его правительства. Письмо было ответом политическим противникам премьер-министра, которые утверждали, что он препятствует процессу люстрации. Премьер-министр описал их стратегию следующим образом:
«Атаковать [правящую партию] с тем, чтобы [защитить] Конституционный Суд, члена которой [Люстрационная] Комиссия публично признала сотрудником спецслужб. Обвинить [премьер-министра] в препятствовании [процессу] люстрации, так чтобы [он] не мог обвинить их в том, что сотрудник спецслужб, ныне работающий в Конституционном Суде, нанес серьезный вред целому ряду реформ, а также, чтобы [премьер-министр] не мог задать вопрос, почему [бывший Президент Республики] выдвинул в качестве судьи Конституционного Суда человека, который был сотрудником спецслужб, и кто контролирует этого «сотрудника» сегодня».
24 сентября 2010 года заявитель представил возражения против установленных временных ограничений в связи с его доступом к секретным документам, имеющимся в распоряжении Комиссии. Комиссия, в свою очередь, незамедлительно сообщила ему, что он может ознакомиться со своим личным делом, составленным тайной полицией СФРЮ и хранящимся в Государственном архиве, а также документами, имеющимися в распоряжении Комиссии, в ближайшие дни до начала заседания. Заявитель ознакомился с документами, имеющимися в распоряжении Комиссии, в тот же день.
Это были документы, которые содержались в личном деле заявителя, составленном местным отделением тайной полиции СФРЮ – всего около пятидесяти страниц машинописных отчетов и форм. Как явствует из документов, 27 и 28 марта 1964 года заявитель был допрошен тайной полицией в связи с его участием в школьной националистической группе, и был зарегистрирован в качестве тайного сотрудника под псевдонимом «Ламбе». В «предложении о регистрации» от 19 мая 1964 года, подписанном инспектором И.К., указано, что заявителю было предложено сотрудничать с тайной полицией, и что «он с радостью согласился на это, [сказав], что сделает все для службы [безопасности], если об этом не узнают его отец и в школе». «Анкета», с рукописной датой 10 февраля 1965 года, гласит, в частности, что заявитель был привлечен к сотрудничеству на основании «компрометирующих материалов», и что он не получал никакого материального вознаграждения за работу. То, что заявитель был привлечен к сотрудничеству на основании компрометирующих материалов, также отмечается в другой анкете от 10 января 1968 года, где, рядом с псевдонимом «Lambe», имеется рукописная пометка «и Lamda». В личном деле содержится ряд рапортов, составленных инспектором в период с 1964 по 1966 годы, в которых «Lambe» указывался в качестве источника информации о беседах и заявлениях некоторых учеников средней школы и студентов высших учебных заведений по актуальным в то время политическим и социальным вопросам. «Lambe» предоставлял информацию в основном в устной форме; лишь несколько рапортов, содержащихся в личном деле, основаны на его письмах (которых нет среди этих материалов). Имеются также копии двух платежных квитанций, датированных маем и декабрем 1965 года, и предложение 1983 года в отношении отказа от услуг сотрудника «Lamda». В этом предложении упомянут человек, который носил то же имя, что и заявитель, но который в 1970-е годы был студентом технического факультета, а в 1983 году работал в городском отделении коммунистической партии.
27 сентября 2010 года Комиссия провела открытое заседание в своем здании, в зале заседаний площадью около двадцати квадратных метров. На заседании присутствовало множество представителей СМИ.
В ходе заседания заявитель отрицал первоначальные выводы Комиссии, которые поставили под сомнение достоверность его декларации. Он оспаривал подлинность документов, на которые опиралась Комиссия, поскольку он не писал и не подписывал их, и утверждал, что рапорты, содержащиеся в его личном деле, были подделаны или взяты из других личных дел. Кроме того, он отрицал подлинность подписей на двух платежных квитанциях, которые свидетельствовали о том, что он получал деньги за сотрудничество. Он указал на путаницу, связанную с двумя различными псевдонимами («Lambe» и «Lamda»), упоминавшимися в деле, и личностями, которые выступали под этими псевдонимами. Он также утверждал, что эпизод, когда он, будучи еще несовершеннолетним, был принужден к связям с тайной полицией из-за его причастности к школьной националистической группе, было интерпретирован неправильно.
28 сентября 2010 года Конституционный Суд выступил с открытым письмом в ответ на заявление Премьер-министра от 24 сентября 2010 года. Соответствующая часть этого письма гласит:
«Конституционный Суд приходит к выводу, что эта атака является кульминацией постоянных нападок на Конституционный Суд. Таким образом, Суд указывает на то, что премьер-министр превысил полномочия, возложенные на него Конституцией, поскольку он не имеет права оценивать законность решений, принятых Конституционным судом, но скорее должен способствовать их беспрепятственному исполнению. Суд считает, что действия премьер-министра указывают либо на его глубокое невежество, либо на его полное неуважение к конституционному порядку, вплоть до его подрыва.
Использование единичного дела, рассмотрение которого еще не закончено… для того, чтобы заклеймить коллективный орган, напоминает нам о событиях из прошлого, которые не должны повториться в демократическом обществе».
Решением от 29 сентября 2010 года Комиссия постановила, что возражения заявителя против первоначальных выводов Комиссии от 16 сентября 2010 года не соответствуют имеющейся информации, и, следовательно, он не выполнил дополнительное требование для занятия государственной должности. Решение опиралось на личное дело заявителя, и содержало перечень двадцати двух документов. В решении было кратко изложено содержание документов и говорилось, что заявитель начал сотрудничать со спецслужбами в 1964 году, и прекратил сотрудничество в 1983 году, что он предоставлял информацию о студентах, деятельность которых контролировалась службой безопасности по политическим причинам, и что, как видно из двух платежных квитанций, в 1965 году он получал вознаграждение за сотрудничество. Соответствующая часть решения Комиссии гласила:
«… В личном деле, составленном [тайной полицией СФРЮ], в графе «тип сотрудничества», указано, что [заявитель] является сотрудником [тайной полиции], привлеченным к сотрудничеству на основании компрометирующих материалов. Кроме того, было установлено, что [заявитель] начал свое сотрудничество с [тайной полицией] еще в 1964 году, будучи учащимся средней школы; когда ему было предложено сотрудничать, «он с радостью согласился на это, сказав, что сделает все для службы безопасности», и ему был присвоен псевдоним, под которым он впоследствии поставлял информацию [тайной полиции]. В 1965 году он официально стал сотрудником [тайной полиции]. В имеющихся в его личном деле десяти рапортах, подготовленных Отделом внутренних дел Струмицы, [заявитель] под своим псевдонимом выступает в качестве источника, поставлявшего информацию о своих одноклассниках, и эта [информация] использовалась [тайной полицией] в качестве оперативных материалов в связи с деятельностью учащихся школы в Струмице. Из четырех рапортов очевидно, что и в дальнейшем, будучи студентом в Скопье, он поставлял информацию о студентах различных факультетов. Кроме того, в личном деле имеются пять рапортов, касающиеся ряда лиц, за которыми следила [тайная полиция], а также информация о том, что они были недовольны властями по причине недостаточного интереса тех к положению македонцев в Эгейской [в Греции] и Пиринской [в Болгарии] Македонии, а также различным несправедливостям, совершаемым против македонцев в западной части Македонии. На основании личного дела было также установлено, что в 1965 году заявителю были выплачены суммы в 10000 и 20000 [югославских] динаров. Его сотрудничество официально прекратилось в 1983 году, когда он поступил на работу в муниципалитет Карпоса и был исключен из активной сети сотрудников.
Комиссия приняла во внимание устные замечания, представленные [заявителем], в которых он выразил свое несогласие с выводами Комиссии.
Комиссия считает всю информацию и документы, содержащиеся в личном деле [заявителя], достоверными. Кроме того, Комиссия считает, что декларация [заявителя] [об отсутствии сотрудничества], представленная Комиссии, не соответствует [имеющейся информации и документам], и поэтому [заявитель] не выполнил дополнительное требование для занятия государственной должности в соответствии со статьей 2 (1) [и] статьей 4 (4) Закона о [люстрации]».
Решение Комиссии было вручено заявителю 30 сентября 2010 года и классифицировано как «строго конфиденциальное».
При обмене письмами 1 октября 2010 года, заявитель попросил Комиссию предоставить ему копии материалов для того, чтобы он мог потребовать судебного пересмотра решения. Комиссия сообщила ему, что у них имеются только копии, а оригиналы находятся в Государственном архиве; они посоветовали заявителю искать их там. По запросу заявителя, поданному в тот же день, Государственный архив, то ли в тот же день, то ли 4 октября 2010 года, предоставил ему копию его личного дела.
5 октября 2010 года заявитель указал на несоответствия между материалами, предоставленными ему Государственным архивом, перечнем документов, содержащимся в его деле, и документами, на которых Комиссия основывала свое решение. Государственный архив ответил, что они просто получили личное дело и составили перечень содержащихся в нем документов по названию, без проверки их содержания, поскольку они не были уполномочены делать это. Наконец, они предложили заявителю ознакомиться с содержанием его личного дела под их надзором.
8 октября 2010 года заявитель подал в Административный суд иск о судебном пересмотре решения Комиссии. Он жаловался, что разбирательство в Комиссии было несправедливым и включало ряд фактических и правовых ошибок. В частности, он жаловался, что заседание Комиссии было проведено без принятия Процедурных правил, которые Комиссия должна была принять ex lege до начала разбирательства. За публичным заседанием не последовало, как планировалось изначально, заседания в закрытом режиме, и поэтому он не имел возможности в полной мере представить свои аргументы, касающиеся секретной информации в материалах дела.
Кроме того, заявитель утверждал, что предельный срок для подготовки его апелляции был значительно сокращен, поскольку он получил копии документов из Государственного архива только 5 октября 2010 года, и что между документами Государственного архива и документами Комиссии, с которыми он ранее ознакомился, имелись очевидные расхождения. Заявитель оспорил подлинность документов, содержащихся в его личном деле, и предложил провести графологическую экспертизу подписей на двух платежных квитанциях путем сравнения их с письмами, которые он якобы посылал инспектору тайной полиции (эти письма упоминались, но отсутствовали в его личном деле). Он также утверждал, что его перепутали с человеком, работавшим под псевдонимом «Lamda», учитывая, что в 1983 году он уже закончил высшее учебное заведение, получил диплом юриста и работал в муниципалитете города Скопье, но никогда не работал в городском отделении Коммунистической партии и никогда не учился на техническом факультете, как говорится в его личном деле. Он предложил представить дополнительные доказательства, просил провести открытое слушание, а также разрешить ему пригласить помощника-эксперта, а именно некоего г-на И. Б., профессора университета, специалиста в области государственной безопасности и разведки и отставного сотрудника тайной полиции СФРЮ, с целью уточнения методов и практики этого учреждения в отношении открытия и ведения личных дел.
В своем ответе Комиссия представила перечень двадцати двух документов, а также упомянула «сорок семь письменных документов», на которых она основывала свое решение. Ответ Комиссии был классифицирован как «строго конфиденциальный».
26 октября 2010 года Административный суд провел публичное слушание в присутствии заявителя и Председателя Комиссии. Комиссия подала возражение относительно юрисдикции ratione materiae Административного суда рассматривать это дело.
2 ноября 2010 года суд провел еще одно слушание, на котором Комиссия отозвала свое возражение относительно юрисдикции суда (см. параграф 45 выше), помощник-эксперт И.Б. (см. параграф 43 выше) дал показания, и были рассмотрены доказательства. Публика не была допущена на часть слушания, во время которой рассматривались конфиденциальные материалы (личное дело заявителя).
Решением от 8 ноября 2010 года административный суд отклонил иск заявителя. В своем решении суд перечислил двадцать семь документов и признал имеющиеся в распоряжении Комиссии документы идентичными оригиналам, полученным из Государственного архива. Административный суд постановил, что Комиссия не была уполномочена и не была обязана определять подлинность доказательств, которая может быть установлена только посредством экспертизы в уголовном разбирательстве. Суд также постановил, что Комиссия не проводила состязательного разбирательства и может принять как факт только документы, составленные службами государственной безопасности. Предложение заявителя о проведении экспертизы для проверки подлинности подписей на платежных квитанциях было отклонено. Административный суд пришел к выводу, что было бы бессмысленно (беспредметно) выяснять, получал ли заявитель деньги за сотрудничество, поскольку для того, чтобы лицо было признано сотрудником спецслужб с точки зрения Закона о люстрации, достаточно и другой (нематериальной) выгоды. Суд также рассмотрел показания помощника-эксперта И.Б. Некоторые части решения были классифицированы как «строго конфиденциальные».
Председательствующим судьей была некая г-жа Л.К., которая вскоре после этого, в марте 2011 года, была назначена судьей вновь созданного Высшего административного суда.
Соответствующая часть решения Административного суда гласит:
«…Представитель истца подтвердил аргументы, выдвинутые в его иске о судебном пересмотре, а также расширил их, заявив, что решение Комиссии было необоснованным… [Он заявил, что] Комиссия не оценила письменные доказательства, поскольку таковых не имелось. [В частности], не было ни заявления от истца, что он согласился сотрудничать с [тайной полицией], ни его письменного согласия в этой связи, ни каких-либо письменных решений [тайной полиции] о принятии согласия истца на сотрудничество. Кроме того, Комиссия провела только механический анализ, процитировав и перефразировав документы, имеющиеся в личном деле № 12736, и на этом основании пришла к неправильным выводам, но не смогла правильно установить факты…
С учетом сложности дела и в целях разъяснения, [Административный] суд, по предложению истца, заслушал И.Б. из Скопье в качестве помощника-эксперта. Суд также изучил и сравнил личное дело истца, хранящееся в Государственном архиве, с копиями этих же документов, предоставленными истцу.
Суд, оценив доводы [истца], приведенные в его исковом заявлении, ответ [Комиссии] на эти доводы, а также материалы, представленные помощником-экспертом И.Б., [и] рассмотрев оспариваемое решение в свете материалов дела и с точки зрения статьи 37 Закона об административных спорах, постановил:
Иск является необоснованным…
В соответствии со статьей 10 Закона [об административных спорах], административное решение может быть оспорено, если закон был неправильно применен… или если разбирательство, предшествовавшее обжалуемому решению, не было проведено в соответствии с процедурными правилами, и, в частности, если факты были установлены неправильно, либо если факты были установлены правильно, но неправильно оценены…
В соответствии со статьей 4 (4) Закона [о люстрации], сотрудничество, по смыслу этого закона – это сознательное, тайное, организованное и постоянное сотрудничество и работа со службами государственной безопасности, подтвержденное письменным документом, в качестве секретного сотрудника или тайного осведомителя (далее – «секретный сотрудник») с целью сбора информации… в отношении определенных лиц в нарушение [их] основных прав и свобод по идейно-политическим мотивам, в результате чего [сотрудником] была получена материальная прибыль или другие выгоды, связанные с трудоустройством или продвижением по службе…
Опираясь на вышеизложенное, суд пришел к выводу, что Комиссия, действуя в пределах своей компетенции … и правильно произведя проверку фактов, приняла законное решение …
Из имеющихся материалов явствует, что истец, на основании письменного документа, сознательно, тайно, постоянно и организованно сотрудничал с тайной полицией, собирая информацию, которая была предметом обработки, хранения и использования… О факте такого сотрудничества свидетельствуют рапорты… которые содержатся в оригинале личного дела, хранящемся в Государственном архиве. С учетом того, что Комиссия проверяет только факты, касающиеся сотрудничества или отсутствия сотрудничества со службами государственной безопасности, и то, что эта [проверка фактов] не является состязательным процессом, записи, созданные спецслужбами и их предшественниками, должны приниматься как факты, [то есть как достоверные доказательства] …
По мнению суда, утверждение, что истец был лишен возможности активно участвовать в разбирательстве в Комиссии… является необоснованным, поскольку Комиссия предоставила ему доступ ко всем доказательствам.
В отношении аргумента [истца], что… заседание Комиссии было проведено в отсутствие Процедурных правил, [которые должны были быть приняты заранее,] … этот суд приходит к выводу, что он не имеет отношения к делу… Эти Правила являются внутренними правилами Комиссии и, таким образом, регулируют исключительно ее внутреннее функционирование… а не процедуру проверки фактов, предписанную Законом о [люстрации].
Этот суд находит необоснованной жалобу [истца], что ему не была предоставлена возможность оспорить [фактические выводы Комиссии]. [Он утверждал, в частности, что] … [заседание Комиссии] закончилось после первой же части, в тот момент, когда он выразил свое несогласие с «фактами», [лежащими в основе] выводов [Комиссии] … в отношении которых он [также] представил письменные аргументы. [По его мнению,] Комиссия должна была провести слушание, а не рассматривать дело так, как будто никаких замечаний в соответствии со статьей 29 не было представлено. [Эти жалобы] не поддерживаются доказательствами, содержащимися в материалах дела. Как видно из материалов дела, 27 сентября 2010 года Комиссии провела в открытом режиме часть заседания, которая не касалась секретной информации. С учетом того, что ранее, 24 сентября 2010 года, истец изучил материалы дела и ознакомился с их содержанием, он имел возможность представить свои замечания в ходе заседания.
Суд также считает необоснованным довод истца о том, что рапорты, [содержащиеся в его личном деле], с юридической точки зрения, не могут быть основанием для установления фактов, так как они обладают множеством недостатков, как формальных, так и существенного характера, в частности, ни один из десяти рапортов не был подписан уполномоченным представителем [тайной полиции], к рапортам не приложены письма, якобы посланные истцом, … ни один из этих рапортов не был упомянут в официальных докладах [тайной полиции], и во всех рапортах в качестве источника информации указан «Lambe», в то время как Комиссия упоминает другой псевдоним, «Lamda». [Суд находит этот аргумент истца необоснованным, поскольку] методы работы [тайной полиции] были разъяснены на открытом слушании помощником-экспертом, который сообщил, что тайная полиция пользовалась собственными оперативными методами для сбора информации, которая впоследствии подлежала дальнейшей обработке, хранению и использованию … Суд приходит к выводу, что оценка методов [бывшей тайной полиции] не входит в компетенцию Комиссии.
Суд не принимает жалобы истца о том, что он был привлечен к работе в качестве сотрудника, будучи еще несовершеннолетним, поскольку из доказательств очевидно, что он сотрудничал и предоставлял информацию, уже будучи взрослым человеком.
Суд признает необоснованными утверждения [истца] о фактических ошибках, [в частности, его жалобы на то], что Комиссия не предприняла никаких шагов для того, чтобы установить, были ли подписи на платежных квитанциях идентичны друг другу, а также подписи истца, что было бы легко сделать путем проведения графологической экспертизы, его возражения, касающиеся достоверности рапортов, которые он получил из Государственного архива и [достоверности] их содержания, его утверждения, что … [тайная полиция] зарегистрировала его в качестве сотрудника на основании фиктивных (спакувани) рапортов, которые были подброшены (подметнати) в его личное дело, что он не был осведомлен о такой регистрации и не согласился на нее, а также на явно неправильное толкование фактов, так как досье на несовершеннолетнего, преследуемого за македонский национализм, было превращено в личное дело секретного сотрудника. [Суд отклоняет эти жалобы] на том основании, что Комиссия, после проверки данных, которые имелись в ее распоряжении, правильно установила, что истец … был зарегистрирован в качестве секретного сотрудника… Комиссия, которая занималась установлением фактов, не имела ни полномочий, ни юридического обязательства использовать для установления фактов доказательства, которые могли быть получены только по результатам экспертизы в рамках уголовного производства. … Эта процедура не является состязательной, и записи бывших спецслужб должны быть приняты в качестве подлинных [, то есть в качестве достоверных доказательств]. В своих аргументах истец указал на возможные уголовные преступления, предусмотренные не только Уголовным кодексом, но и статьями 36 и 37 Закона [о люстрации]. Разбирательство в Комиссии не препятствовало истцу инициировать другое разбирательство, в котором он мог бы обосновать свои утверждения.
С другой стороны после изучения личного дела истца, суд установил, что лишь немногие рапорты были представлены в письменной форме, но большинство из них были составлены на основании прямых контактов.
С учетом вышеизложенного, суд не удовлетворил запрос… о получении писем истца, упомянутых в [некоторых] рапортах, составленных инспектором службы государственной безопасности, с целью проведения графологической экспертизы подписей и почерка на платежных квитанциях.
Также несущественно, были ли выплаты, так как это – лишь одно из условий для установления того, что сотрудничество было, поскольку статья 4 (4) Закона о [люстрации], при определении сотрудничества, предусматривает, что для наличия сотрудничества не обязательно должно быть материальное вознаграждение, [но] может быть достаточно и других выгод, например, в виде продвижения по службе».
В своей апелляции в Верховный суд от 25 ноября 2010 года, заявитель повторил свои прежние аргументы и выразил сомнения по поводу общей справедливости судебного разбирательства, а также фактических и правовых ошибок. Он отметил, что количество страниц и перечень документальных доказательств, упомянутых в различных актах, составленных государственными органами, различаются. Он также жаловался на то, что административный суд абсолютно неверно истолковал материалы, представленные помощником-экспертом, и приложил дополнительное письменное заявление И.Б. Он также оспорил вывод Административного суда в отношении полномочий Комиссии, и жаловался, что, таким образом, Административный суд не установил факты в полной мере, и не распорядился о проведении экспертизы или принятии иных мер для проверки подлинности документов и подписей на платежных квитанциях. Комиссия ответила на обращение заявителя, после чего заявитель представил ответ на этот ответ Комиссии.
Решением от 2 марта 2011 года Верховный суд отклонил жалобу заявителя и оставил в силе решение Административного суда. Верховный суд указал, в частности, что он проверил «оригинальную документацию» и пришел к выводу, что факты были установлены правильно. Кроме того, он рассмотрел и проанализировал остальные жалобы заявителя, и пришел к выводу, что они не имеют отношения к делу и не могут привести к иному результату. Что касается подлинности документов, в том числе подписей на квитанциях, Верховный суд отклонил доводы заявителя, установив, что в то время никаких соответствующих официальных процедур не существовало.
Судья В.С., который позднее был назначен судьей Конституционного Суда на место заявителя после его увольнения, входил в состав суда, и, по мнению заявителя, также действовал в качестве докладчика (известител) по делу.
Соответствующая часть решения Верховного суда гласит:
«…На основании доказательств, рассмотренных в ходе судебного разбирательства, включая, в первую очередь, рапорты, содержащиеся в личном деле заявителя, можно сделать неоспоримый вывод, что, он, на основании письменного документа, сознательно, тайно, постоянно и организованно сотрудничал с [бывшей тайной полицией]. Опираясь на показания секретного сотрудника – заявителя – тайная полиция собирала информацию, которая обрабатывалась, хранилась и использовалась [тайной полицией] … Таким образом, права лиц, которые находились под наблюдением службы государственной безопасности, были нарушены по политическим или идеологическим мотивам.
Принимая во внимание определение сотрудничества, содержащееся в Законе [о люстрации], Административный суд правильно пришел к выводу, что в соответствующее время истец имел статус секретного сотрудника или осведомителя.
Приведенные в жалобе аргументы относительно расхождений между данными, полученными из Государственного архива, и данными, на которые ссылалась Комиссия, на основании чего истец оспаривает подлинность доказательств, являются необоснованными.
По мнению Верховного суда, факты, установленные судом первой инстанции, являются правильными и полными, так как они основаны на тщательной и всесторонней оценке каждой части доказательств по отдельности и всех доказательств в совокупности… При оценке жалоб в отношении фактов, Верховный суд также проверил оригинальную документацию и признал эти жалобы необоснованными, так как истец не представил каких-либо доказательств, которые могли бы поставить под сомнение факты, установленные судом первой инстанции.
Верховный суд считает неуместными, в контексте возможности иного результата рассмотрения дела, утверждения, что истец не был сотрудником, но был преследуемым человеком, на которого было составлено политическое досье за то, что он, будучи несовершеннолетним школьником, выступал за независимость македонского народа.
В частности, истец был учащимся средней школы, который первоначально был взят на заметку [тайной полицией] за враждебные действия и македонский национализм. Тем не менее, он продолжал сотрудничать с этой службой, и ему было предложено стать сотрудником. В 1965 году, когда истец уже достиг восемнадцатилетнего возраста, он был официально зарегистрирован в качестве сотрудника. Из имеющихся документов следует, что истец сотрудничал со службами государственной безопасности, уже будучи взрослым человеком.
Аргументы истца о том, что он никогда не соглашался на сотрудничество, и что нет никаких свидетельств его регистрации в качестве сотрудника или прекращения сотрудничества, не могут привести к фактическим выводам, отличным от тех, которые уже были установлены судом первой инстанции.
По мнению помощника-эксперта, высказанного на открытом слушании в Административном суде, согласие сотрудника абсолютно не было необходимо, учитывая секретность процедуры. В предложении о прекращении сотрудничества указано имя Трендафила Ивановского и номер личного дела, аналогичный номеру, под которым он был зарегистрирован в качестве сотрудника. Эти данные согласуются с данными, содержащимися в других документах, которые, несомненно, относятся к истцу. По мнению Верховного суда, этими данными нельзя пренебрегать лишь по причине несовпадения псевдонимов.
Аргумент, что рапорты, составленные [тайной полицией] на основании предоставленной истцом информации, не могут рассматриваться в качестве [достоверных доказательств], является необоснованным. Верховный суд приходит к выводу, что процедура получения информации не была строго формализована. Как пояснил помощник-эксперт, рапорты обычно предоставлялись в устной форме. Исходя из вышеизложенного, очевидно, что, для того чтобы содержание записи или рапорта, составленного уполномоченным представителем [тайной полиции], могло считаться подлинным, оно не обязательно должно быть подтверждено письменным заявлением сотрудника.
Истец отрицает подлинность своей подписи на платежных квитанциях.
Верховный суд считает, что в ситуации, когда никаких правил (правилник) оплаты не существовало, и с учетом того, что, как заявил помощник-эксперт, выплаты, как правило, производились наличными, упоминания имени сотрудника в качестве получателя [денег] будет достаточно для того, чтобы сделать вывод о факте материального вознаграждения.
Поскольку суд первой инстанции правильно и в полной мере установил решающие факты, он также правильно применил нормы материального права, отклонив иск».
Решение Верховного суда было передано заявителю 9 марта 2011 года.
11 марта 2011 года Комиссия постановила, что ее решение от 29 сентября 2010 года стало окончательным.
11 апреля 2011 года, ссылаясь на Закон о люстрации и заключение Комиссии от 11 марта 2011 года, Парламент признал, что заявитель не выполнил дополнительное требование, и, соответственно, уволил его с должности судьи Конституционного Суда, несмотря на дискуссии экспертов по поводу конституционности такой меры. В тот же день это решение Парламента было опубликовано в официальном бюллетене.
14 апреля 2011 года, в ходе своей последней сессии перед выборами, Парламент назначил судью В.С. на должность судьи Конституционного Суда, освободившуюся после увольнения заявителя.
Разбирательство стало предметом пристального внимания представителей международного сообщества, присутствующих в государстве-ответчике, и было описано в ряде докладов, включая, в первую очередь, Доклад Европейской комиссии о ходе работы от 9 ноября 2010 года, в котором говорится, что люстрационное разбирательство в отношении заявителя «породило опасения по поводу давления на независимую судебную власть». В докладах Департамента Соединенных Штатов о состоянии прав человека за 2010 и 2011 годы также упоминается случай заявителя и напряженность в отношениях между правительством и Конституционным Судом.
Оценка Суда
Заявленные нарушения статьи 6 § 1 Конвенции
Суд считает, что в таких делах, как настоящее, когда заявитель жалуется на несправедливость судебного разбирательства и поддерживает свои утверждения рядом взаимодополняющих аргументов, затрагивающих различные аспекты статьи 6 § 1 Конвенции, необходимо рассмотреть справедливость обжалуемого разбирательства в целом. В таких делах Суд может признать нарушение статьи 6 § 1 Конвенции, если судебное разбирательство в целом не удовлетворяло требованиям справедливого судебного разбирательства, даже если каждый процедурный недостаток, взятый по отдельности, не убедил Суд, что разбирательство было несправедливым (см., например, Kinsky v. the Czech Republic, no. 42856/06, §§ 83-84, 9 February 2012).
Суд напоминает, что статья 6 Конвенции требует от судов независимости и беспристрастности. В соответствии с устоявшейся прецедентной практикой Суда, наличие беспристрастности для целей статьи 6 § 1 определяется в соответствии с субъективным критерием, когда внимание уделяется личным убеждениям и поведению конкретного судьи, то есть тому, продемонстрировал ли судья личное предубеждение или предвзятость в данном деле, а также в соответствии с объективным критерием, то есть путем рассмотрения вопроса, предложил ли суд, и, в частности, его члены, достаточные гарантии для того, чтобы исключить любые законные сомнения в отношении его беспристрастности (см., например, Morice v. France [GC], no. 29369/10, § 73, 23 April 2015, и упомянутые в нем дела).
Что касается субъективного критерия, личная беспристрастность судьи считается установленной до тех пор, пока не доказано обратное (см. Morice, § 74).
Что касается объективного критерия, необходимо определить, независимо от поведения судьи, могут ли установленные факты вызвать сомнения в его беспристрастности. Это означает, что при решении вопроса, имеются ли в данном деле законные основания опасаться, что конкретный судья или судебный орган были пристрастными, точка зрения заинтересованного лица является важной, но не решающей. Решающим фактором является то, существуют ли объективные основания для таких опасений. В этом смысле определенное значение может иметь даже внешнее впечатление, или, другими словами, «правосудие должно не только осуществляться, оно также должно быть наглядным». Большое значение имеет доверие, которое суды должны внушать общественности в демократическом обществе (см. Morice, §§ 76 и 78).
Тем не менее, между субъективной и объективной беспристрастностью нет абсолютно четкого разделения, поскольку поведение судьи может не только вызывать объективные сомнения в отношении его беспристрастности с точки зрения внешнего наблюдателя (объективный критерий), но может также поднять вопрос о его личных убеждениях (субъективный критерий) (см. Kyprianou v. Cyprus [GC], no. 73797/01, § 119, ECHR 2005-XIII). Таким образом, в некоторых случаях, когда затруднительно получить доказательства, способные опровергнуть предположение о субъективной беспристрастности судьи, требование объективной беспристрастности обеспечивает еще одну важную гарантию (см. Pullar v. the United Kingdom, 10 June 1996, § 32, Reports 1996-III).
Точно так же, понятия независимости и объективной беспристрастности тесно связаны между собой (см., например, Findlay v. the United Kingdom, 25 February 1997, § 73, Reports 1997-I), и иногда бывает трудно их разделить (см., например, Bochan v. Ukraine, no. 7577/02, § 68, 3 May 2007).
Обращаясь к настоящему делу, Суд отмечает, в отношении субъективной беспристрастности, что в этом деле ничто не указывает на какое-либо предубеждение или личную предвзятость со стороны судей, занимавшихся делом заявителя.
Что касается объективного критерия, заявитель утверждал, что, по его мнению, продвижение по службе двух судей, которые рассматривали его дело, в сочетании с публичным заявлением премьер-министра, несомненно порождают объективные сомнения относительно независимости и беспристрастности судов, рассматривавших его дело.
Суд отмечает, что настоящее дело касается люстрации председателя Конституционного Суда, и повторяет, что недавняя история посткоммунистических стран свидетельствует о том, что досье, созданные бывшими службами безопасности, могут быть использованы в политических и иных целях (см. Joanna Szulc v. Poland, no. 43932/08, § 88, 13 November 2012).
В этой связи, Суд отмечает, что до и во время люстрационного разбирательства в отношении заявителя произошел обмен резкими заявлениями между правительством и рядом депутатов от правящей партии, с одной стороны, и Конституционным Судом, с другой стороны. Представляется, что критические заявления в отношении Конституционного Суда были спровоцированы его решениями о приостановке действия, а затем признании недействительными некоторых положений Закона о люстрации. Это, как представляется, усугубило мнение лидеров правящей партии по поводу того, что суд действует против них, поскольку большинство его судей были назначены во время правления бывшего президента Республики, чья партия находилась в оппозиции с июля 2006 года, и поскольку он признал недействительными некоторые другие законодательные реформы, предложенные их Правительством.
Среди этих заявлений Суд особо выделяет открытое письмо премьер-министра, опубликованное 24 сентября 2010 года, то есть, в то время, когда люстрационное дело заявителя все еще находилось на рассмотрении Комиссии, и до того, как оно достигло судебной стадии. В этом письме, которое было направлено против противников люстрации, премьер-министр использовал первоначальные выводы Комиссии для того, чтобы осудить заявителя за сотрудничество с тайной полицией прежнего режима, и заявить, что он по-прежнему находится под контролем неких сил, которые также стояли за решениями Конституционного Суда о признании недействительными ряда законодательных реформ его Правительства (см. параграф 32 выше).
Суд повторяет, что статья 6 Конвенции не связана с результатами разбирательства, но гарантирует справедливость в самом разбирательстве (см. Kinsky, упомянутое выше, § 112). Таким образом, Суд не видит никаких оснований рассуждать о том, как заявление премьер-министра могло повлиять на ход люстрационного разбирательства (см., с соответствующими изменениями, Sovtransavto Holding, упомянутое выше, § 80, и Kinsky, упомянутое выше, §§ 94 и 112). Достаточно отметить, что люстрационное разбирательство завершилось не в пользу заявителя, и что заявление премьер-министра, с точки зрения его содержания и манеры, в котором оно было сделано, было ipso facto несовместимо с понятием «независимого и беспристрастного суда» по смыслу статьи 6 § 1 Конвенции (см., с соответствующими изменениями, Sovtransavto Holding, упомянутое выше). Следует понимать, что речь здесь идет не о фактическом доказательстве влияния или давления на судей, но о значении наглядности беспристрастности (см. Kinsky, упомянутое выше, § 98).
С учетом вышесказанного, Суд считает, что опасения заявителя относительно независимости и беспристрастности Административного суда и Верховного суда в его деле не были необоснованными, субъективными или неоправданными (см. Sovtransavto Holding, упомянутое выше; и Kinsky, §§ 94 and 99).
Этот вывод Суда подкрепляется мнением Европейской комиссии, которая в своем докладе о ходе работы от 9 ноября 2010 года отметила, что люстрационное рассмотрение в отношении заявителя «вызывает обеспокоенность по поводу давления на независимые судебные власти».
Приведенные выше соображения являются достаточными для того, чтобы Суд пришел к выводу, что рассмотрение в целом не удовлетворяло требованиям справедливого судебного разбирательства. Поэтому Суд не считает необходимым рассматривать дальнейшие доводы заявителя в отношении отсутствия независимости и беспристрастности, в частности доводы, касающиеся карьерного роста судей, которые участвовали в процессе принятия решений по его делу (см. параграф 134 выше).
Следовательно, в настоящем деле была нарушена статья 6 § 1 Конвенции.
Заявленные нарушения статьи 8 Конвенции
Имело место ли место вмешательство в право заявителя на уважение его личной жизни
Суд отмечает, прежде всего, что стороны не оспаривали, что вывод в решении Комиссии от 29 сентября 2010 года о том, что заявитель был сотрудником тайной полиции бывшего режима и что, следовательно, он не выполнил дополнительные требования к государственной службе, представляет собой вмешательство в его право на уважение личной жизни. Принимая во внимание свое прецедентное право по данному вопросу (см., например, Leander v. Sweden, 26 March 1987, § 48, Series A no. 116; Rotaru v. Romania [GC], no. 28341/95, § 46, ECHR 2000-V; Sidabras and Dziautas, cited above, §§ 48-49; и Turek v. Slovakia, no. 57986/00, § 91, ECHR 2006-II (выдержки)), Суд не видит оснований для того, чтобы прийти к иному выводу.
Действительно, решение Комиссии повлияло на личную жизнь заявителя. Он не только был освобожден от должности судьи Конституционного Суда. Ему также было запрещено в течение пяти лет занимать какие-либо государственные или научные должности, а его возможности найти работу в качестве частного юриста, которая соответствовала бы его профессиональной квалификации и опыту, сократились до такой степени, что для заявителя стало почти невозможно заниматься своей профессией (например, ему было запрещено заниматься юридической практикой в качестве адвоката. Помимо этих широкомасштабных ограничений, связанных с трудоустройством, еще одним следствием решения Комиссии стало то, что в глазах общества заявитель был заклеймен как осведомитель тайной полиции бывшего репрессивного режима, и, таким образом, как человек по своей сути недостойный выполнения любых общественных функций в демократическом государстве, основанном на верховенстве права. Это в очень значительной степени повлияло на его способность поддерживать отношения с внешним миром – будь то в сфере работы или в иных сферах – и создало для него серьезные трудности, связанные с ведением нормальной личной жизни и заработка себе на жизнь. Поэтому рассматриваемое решение, несомненно, серьезно повлияло не только на его репутацию, но также на личную жизнь (см., с соответствующими изменениями, Sidabras и Dziautas).
Законность и законная цель
Суд отмечает, что решение Комиссии от 29 сентября 2010 года было основано на соответствующих положениях Закона о люстрации, которые отвечали качественным требованиям доступности и предсказуемости. Поэтому Суд убежден, что это вмешательство в личную жизнь заявителя было предусмотрено законом, в соответствии с требованиями статьи 8 § 2 Конвенции.
Что касается законной цели, Суд повторяет, что люстрационные меры следует рассматривать как меры, преследующие законные цели защиты национальной безопасности, общественной безопасности, экономического благосостояния страны, а также прав и свобод других лиц. Суд также отмечает, что люстрация была введена в государстве-ответчике примерно через шестнадцать лет после того, как государство приняло свою демократическую Конституцию. Хотя введение такой меры через столько лет после исторических изменений может вызвать сомнения относительно ее истинной цели, Суд, принимая во внимание свободу усмотрения государств, готов признать, что вмешательство в настоящем деле преследовало законную цель защиты национальной безопасности.
Необходимость в демократическом обществе
Любое вмешательство в право на уважение личной жизни будет считаться «необходимым в демократическом обществе» для законной цели, если оно отвечает «насущной общественной необходимости», в частности, если оно соразмерно преследуемой законной цели, и если причины, приведенные национальными властями в его оправдание, являются «существенными и достаточными» (см., например, Fernandez Martinez v. Spain [GC], no. 56030/07, § 124, ECHR 2014 (выдержки)).
В настоящем деле, как пояснил Верховный суд, компетентные государственные органы, при принятии и пересмотре оспариваемых люстрационных мер, не были обязаны, в соответствии с применимым национальным законодательством, рассматривать вопрос, был ли заявитель принужден к сотрудничеству с тайной полицией посредством шантажа. Это, в частности, обусловлено статьей 4 Закона о люстрации, которая определяет сотрудничество как подтвержденное письменным документом сознательное, тайное, организованное и постоянное сотрудничество со службами безопасности государства, то есть согласие или отсутствие сопротивления не являются необходимым условием. В результате, в последующем судебном разбирательстве доказательства и аргументы, выдвинутые заявителем в связи с предполагаемым отсутствием его согласия, были отклонены национальными судами как не имеющие никакого юридического отношения к делу.
Принимая во внимание соответствующие европейские стандартам, Суд считает, что для того, чтобы люстрационная мера, ведущая к вмешательству в личную жизнь, была «необходимой в демократическом обществе» по смыслу статьи 8 § 2 Конвенции, одним из условий для применения такой меры должно быть то, что подлежащее люстрации лицо действовало не по принуждению. В задачи Суда не входит определение того, какой вес должен придаваться этому элементу в настоящем деле. Достаточно отметить, что это условие является одним из важнейших факторов при установлении баланса между интересами национальной безопасности и защитой прав заинтересованного лица. Тем не менее, государственные органы, в том числе суды, не были обязаны, в соответствии с применимым национальным законодательством, рассматривать этот вопрос, поскольку, как постановил Верховный суд, согласно законодательному определению сотрудничества, наличие или отсутствие принуждения не имеет никакого значения для принятия и законности оспариваемого решения. Отсюда следует, что анализ, проведенный национальными властями в деле заявителя, не был и не мог быть достаточно тщательным для того, чтобы удовлетворить критерию «необходимости в демократическом обществе». Другими словами, доводы, приведенные в их решениях, не могут считаться «достаточными» для целей статьи 8 § 2 Конвенции.
В любом случае, Суд считает, что вмешательство в права заявителя в соответствии со статьей 8, имевшее место в результате люстрационного разбирательства, было несоразмерно преследуемой законной цели. Суд уже подчеркивал серьезный характер вмешательства в частную жизнь заявителя. Правительство заявило, что цель Закона о люстрации заключается во временном отстранении от занятия государственных должностей лиц, которые сотрудничали с коммунистическим режимом, и которые, поэтому, не могут пользоваться доверием в демократическом обществе.
Суд не убежден в том, что эта цель должна сопровождаться такими широкими ограничениями в сфере трудоустройства, которые, в частности, сделали практически невозможным для заявителя заниматься своей профессией. В этой связи Суд напоминает, что наложенные государством ограничения на возможности заявителя найти работу в частном секторе по причине отсутствия лояльности по отношению к государству, не могут быть оправданы с точки зрения Конвенции таким же образом, как ограничения на доступ к занятию государственных должностей (см. Sidabras and Dziautas, упомянутое выше, § 58; Rainys and Gasparavicius v. Lithuania, nos. 70665/01 and 74345/01, § 36, 7 April 2005; и Zickus v. Lithuania, no. 26652/02, § 31, 7 April 2009).
Кроме того, Закон о люстрации был принят примерно через шестнадцать лет после того, как государство-ответчик приняло свою демократическую Конституцию. Хотя сам факт запоздалого принятия этого закона не является решающим, он, тем не менее, может иметь значение для оценки соразмерности вмешательства (см. Sidabras and Dziautas, упомянутое выше, § 60; Rainys and Gasparavicius, упомянутое выше; и Zickus, упомянутое выше, § 33), учитывая, что любая угроза, которую изначально могли представлять собой лица, подлежащие люстрации, для вновь созданной демократии, должна была значительно уменьшиться с течением времени (см. Soro v. Estonia, no. 22588/08, § 62, 3 September 2015).
По этой же причине, Суд не может игнорировать тот факт, что вербовка заявителя бывшей тайной полицией произошла в то время, когда он был еще несовершеннолетним, хотя он мог официально стать сотрудником по достижении восемнадцатилетнего возраста. Хотя выводы национальных властей свидетельствуют о том, что он продолжал сотрудничать со спецслужбами, будучи уже взрослым человеком, его контакты с тайной полицией прекратились, самое позднее, в 1983 году, если не раньше, то есть примерно за двадцать семь лет до того, как против него было возбуждено люстрационное разбирательство (см., a fortiori, Sidabras and Dziautas, § 60, и Zickus, § 33). Таким образом, и с учетом характера сотрудничества заявителя с бывшей тайной полицией, Суд не убежден в том, что через двадцать семь лет заявитель представлял такую угрозу для демократического общества (если вообще представлял), чтобы оправдать вмешательство в виде пятилетнего широкомасштабного ограничения его профессиональной деятельности и сопутствующей стигматизации его как сотрудника спецслужб, которая будет продолжаться еще дольше. Это особенно актуально, поскольку национальные власти не произвели никакой оценки возможной угрозы со стороны заявителя (см. Soro).
С учетом вышеизложенного, Суд считает, что вмешательство в право заявителя на уважение его личной жизни не было оправданным с точки зрения статьи 8 § 2 Конвенции.
Следовательно, в настоящем деле была нарушена эта статья Конвенции.
